И вообще, никому еще не удавалось документально доказать, что в жизни Лоуренса была сексуальная связь с какой-либо женщиной или с каким-либо мужчиной. Известно, что в университетские годы он сделал предложение дочери своих соседей и друзей дома, Дженет Лори. Они крепко дружили с самых ранних лет, но девушка даже не подозревала, что для насмешливого Неда, который когда-то делил с юной «мальчишницей» игры и шалости, она может стать прекрасной дамой, обожаемой на расстоянии. Дженет была старше его почти на два года, миссис Лоуренс втайне надеялась, что она выйдет за Боба, а ей самой больше нравился Уилл, который был выше и красивее своего старшего брата и к тому же посвящал ей стихи. Внезапный вопрос: «Ты выйдешь за меня замуж?», без каких-либо приготовлений, даже без разговоров о любви, стал для нее полной неожиданностью; растерявшись, она смогла ответить только смехом, и вопрос больше не поднимался. Еще известно, что к гомосексуальности в целом Лоуренс относился очень терпимо, не находя в ней ничего морально предосудительного, интересовался вопросом с исторических позиций, и образ мужчины, будь то в искусстве, литературе или просто на оживленной улице, всегда привлекал его взгляд скорее, чем образ женщины. Но, как только заходит речь лично о нем и о каких-то конкретных действиях, сам он, по своему обыкновению, не говорит ничего определенного и однозначного, а большинство его друзей и современников, в том числе и гомосексуальных, тоже ничего не могут не подтвердить, ни опровергнуть. И слишком хорошо известно, что Лоуренс испытывал неприязнь к любому физическому контакту с представителем любого пола, начиная с рукопожатия; и что секс с женщиной в его сознании был практически неотделим от деторождения (что не было сверхъестественным, учитывая тогдашний уровень контрацепции, а также тот факт, что вслед за его рождением в семье последовало еще трое родов и около трех выкидышей). «Мы все виновны в равной мере. Вы не существовали бы, и я не существовал бы без этой похоти. И разве не правда, что вина рождения в чем-то лежит на ребенке? Я думаю, это мы принуждаем наших родителей зачать нас, и это наши нерожденные дети вызывают зуд в нашей плоти…» — писал он в письме через много лет.
Однако на раскопках эта проблема не стоит вообще — ни о каких женщинах не может быть и речи. Томпсону даже молодую жену не разрешили взять с собой (после чего на второй сезон он не поехал, его сменил Леонард Вулли). Поэтому развлечения археологов носят сугубо интеллектуальный характер — они читают, пробуют ваять горгулий для крыши дома, практикуются в стрельбе из пистолета и пускаются на лодке по Евфрату. Единственное, что в этой жизни вызывает у Лоуренса досаду — из-за раскопок ему не удается, как он давно задумывал, основать вместе с университетским товарищем, Вивианом Ричардсом, свою типографию, где выпускались бы издания штучной работы, оформленные с такой же тщательностью, как это было в Средние века. Он даже пишет: «Я не собираюсь вкладывать всю свою энергию в такой вздор, как написание истории, или становиться археологом. Я скорее написал бы роман, или сделался корреспондентом в газете…» Прохладное отношение к историкам (исключая древних греков и Гиббона) останется у него до конца жизни: «Историк приучается неразумно переоценивать значение документов. Документы — лгуны. Ни один человек никогда не пытался записать полную правду о действиях, в которые был вовлечен». Но как археолог, особенно пройдя краткую практику в Египте под руководством Флиндерса Петри, он становится хорошим специалистом (им вместе с Томпсоном удается произвести впечатление на саму Гертруду Белл, авторитетного востоковеда, археолога и писателя, которая посетила место их раскопок). Его привлекает мысль соединить археологию с путешествиями и писательским трудом, подобно Доути, и он набрасывает заметки о случаях, произошедших во время раскопок. Тогда же он замышляет книгу, «симфонию нравов» о семи городах Востока (это Константинополь, Каир, Смирна, Алеппо, Иерусалим, Урфа и Дамаск; возможно, место одного из них занял бы Багдад), решив дать ей звучное название «Семь столпов мудрости», взяв эту фразу из Притч Соломоновых; но книга эта была еще до завершения уничтожена автором как «юношеская нескромность».