Сегодня четверг. Дети снова появились на пляже (я отчего-то обрадовался). Рядом через дорогу располагался, судя по вывеске, детский санаторий “Люстдорф”. За старым забором виднелось среди деревьев здание сталинской постройки. Люстдорф – так называлось когда-то это место под Одессой. Здесь жили черноморские немцы. Видимо, слепые были отсюда. Они пришли сегодня в сопровождении другой женщины – эта была усталой и чуть раздраженной. И внимание все перешло уже на детей. Их меньше сегодня – четверо. Одного зовут Денис – так окликал его приятель, худой мальчик, тот, что помладше. Оба зашли в воду, оба были метрах в десяти друг от друга, и худой мальчик стал кричать: “Денис, ты где? Ты в воде?” Денис откликнулся. Худой мальчик крикнул: “Ты говори “ку-ку”, не молчи”. Толстый Денис стал повторять часто “ку-ку”, иногда давая петуха. Тогда худой мальчик подошел к нему, и они радовались.
Потом я поплыл далеко в море, а когда вернулся, Денис куковал по-прежнему, но при этом отчаянно убегал сквозь толщу воды, а худой пытался понять, откуда звук, и догонял – они играли в прятки. Скоро дети вышли на берег, сели на лежаки, и женщина раздала всем оладьи. И все ели. Я обратил внимание, что ресницы у всех – длинные. Слипшиеся, черные и светлые. Денис, поев, снова пошел к морю. Худой стал окликать его: “Денис, не ходи! Денис, ты что, хочешь простудиться?” Они дружили. И худой мальчик чувствовал свою ответственность за этого нелепого толстого Дениса. Но Денис прыгал опять солдатиком вверх и лез в воду. А худой сокрушался. И ему, кажется, доставляли наслаждение эти хлопоты. Вероятно, один, не имея того, кто крикнет ему строго: “Ты что, хочешь простудиться?!”, он был по-отцовски строг к своему товарищу по темноте.
Пока прочие дети наслаждались морем и общались друг с другом, девочка с выжженными глазницами все время была одна. На вид лет шестнадцать, члены, однако, немного неразвиты. И лицо дебиловатое. Однако казалось почему-то, что она заколдована. Что все видит, понимает и чувствует, но спрятана в клетку такую. Не делала открытий. При этом единственная из них она загорать ложилась время от времени. Однажды пыталась поставить лежак поудобней, в “сидячее” положение, но не получалось, потому что попасть не могла пластиковой ножкой в пазы. Терпеливо продолжала. Останавливалась и отдыхала. И понуро смотрела в землю. Не ждала помощи. Никто помочь и не пытался. Она хранила в теплой золе гнев на свою участь.
Я подошел, стесняясь и боясь быть заподозренным в жесте, помог, и она спокойно сказала “спасибо”. И на следующий день они снова пришли, но мне было скучно смотреть на них, и наблюдать, и рассматривать, их поведения камушки перебирать в поисках Куриного Бога. Я ли устал, или они слились с пейзажем пляжа, наполненного телами молодыми и старыми обоих полов. Но незаметно они перестали и внимание прочих привлекать. Привычны. Никто не сторонился, не глазел уже. А слепые шли в воду – дружно, и, в волнах набегавших (ветер усилился) прижимаясь друг к другу, были похожи на спасшихся после кораблекрушения на плоту прокисшем. И может быть, и взывали о помощи, но крик их, видимо, был таким же, как зрение.