— Спасибо тебе, Савелий.
— За что, Василий! Я хочу помочь тебе. Кругом красота. Радость безмерная…
— Вот и не спрашивай ни о чем.
— Может быть, ты не так говоришь? Не надо…
— Ты во всем прав. Радоваться надо, а не печалиться. Так и Марья завещала.
— Всему, что скажешь, буду следовать, — сказал Савелий.
Мы уже подходили к дому.
— Как нам войти? — спросил я в растерянности.
— Там Вера, Николай… Настена еще не пришла. Вера все допытывалась: да как мы в Москве живем, да что за «имение» ты приобрел на Унже… Я, как мог, рассказывал… Хорошо, Настены не было.
— Это почему же?
— Робко мне перед ней.
— И мне тоже.
Савелий осторожно стал спрашивать о Марье, как будто проверял состояние моей души. Он помочь мне хотел.
— Она узнала меня, кажется…
— Ну вот видишь!
— Да. И она говорила мне… говорила, чтобы я был самим собой…
— Я слушаю тебя.
— И еще, чтобы мы жили в мире. Чтобы не сворачивали, какие бы трудности ни подстерегали нас. Чтобы мы были достойны своего пути. И не было бы в жизни нашей скуки, неверия, скорби… Она сказала: радуйтесь. И делайте исправно свое дело. Так мне слышалось…
— Ты думаешь, что Настена сейчас у Марьи?
— Или сейчас, или вскоре придет… Она знает, что Марье отпущено не так много, совсем немного…
— Тебе тяжело…
— Мне больно.
— Почему ты не остался здесь? Не приезжал… Это удивительные места. Люди какие… Таких редко встретишь, — Савелий подошел ко мне совсем близко, хотел было обнять меня, но удержался, только посмотрел долго-долго, так, как будто он увидел наше свидание с Марьей. Когда-то…
Я не стал ему отвечать, просто взял за руку, и мы пошли в дом. Пока я не знал, что там буду говорить, делать…
Николай сидел в уголке как-то незаметно. Только кивнул, когда мы вошли, Вера будто спокойно отнеслась к нашему появлению.
— Пришли, — сказала она тихо. — А Бориса все нет, видимо, задержали… Николай вот говорит, что, пожалуй, до вечера теперь не вернется. Сам собирается к нему ехать…
Она, кажется, не хотела, чтобы я заговорил… Я заметил доску с приколотой бумагой и на ней, карандашом и углем — набросок. Поражала напряженность линий — Савелий был большим мастером. Меня поразило другое. В чертах лица Веры, как бы за ней, находился образ Марьи. Как это у него получилось? Она, вероятно, рассказывала, когда он рисовал, или он помнил все время, что я у Марьи… Рисунок притягивал с невероятной силой… Вера заметила, что я наблюдаю, но ничего не сказала. Савелий, конечно, догадался и хотел о чем-то спросить у меня, но не решался. Все теперь стало непросто… И я был виновен.
— Что ты сказал, Василий? — Вера остановилась, замерла у стола.