Ничего не видя и не соображая, Михайло пустил коня к задним воротам, когда уже бежали ратники, стоявшие в тылу. Бежали прочь горожане и священнослужители. Кричали дети, ревели бабы, испуганно ржали кони, без остановки били выстрелы, и все это слилось в единый страшный гул, что казалось, будто страшнее этого ничего не было и не будет.
— Фома, скорее! За мной! Скорее! — звал он своего слугу. Он еще видел, как Фома несется следом, а еще он видел, как стремительно, сверкая воздетыми клинками, лавиной валит за ними вражеское войско.
Михайло не помнил, как выехал через потайные ворота, срывая с себя кольчугу, шлем, как вместе с подбитым пулями конем катился в ров и, выпрыгнув на ходу из седла, ловко карабкался наверх, врываясь пальцами в землю. Видел, как бегут и остальные. Фому же не было видно нигде…
Фома, поняв, что не успеет выйти через ворота, поглядел Михайле вслед, закусил до крови губу и, погладив по шее разгоряченного, волнующегося коня, прошептал:
— Прости меня… Прости…
Вал врагов все ближе, от их нарастающего крика уже ничего не слыхать вокруг. Издав истошный, полный ужаса вопль, Фома ринулся навстречу врагам, воздев свою саблю, и на полном ходу врезался в первые ряды. Он успел кого-то рубануть, не ведая, убил или нет, и уже через мгновения визжащий от боли окровавленный конь рухнул на бок вместе со своим хозяином — и больше Фома ничего не видел. Сабельные удары сыпались на него бесконечным градом, с мерзким чавканьем кромсая и разрубая на куски его огромное тело, и вскоре то, что осталось от Фомы, втоптано было сотнями ног и копыт в землю, походившую уже более на кровавую кашу…
А Михайло бежал и видел издали преследующих его польских всадников, слышал выстрелы и свист пуль и, ощущая первобытный страх, бежал, бежал, бежал, пока, обессиленный, не рухнул наземь. Прислушался. Следом никто не гнался за ним. Грудь изнутри полыхала огнем. Жадно хватая воздух ртом, промокший до нитки, он лежал на спине в грязи и дрожал всем телом, еще не в силах осознать произошедшее. Лишь после заметил, что в крепко сжатой руке так и осталась зажатой оголенная сабля. И уже только здесь он осознал, что Фома не побежал следом за ним. Может, попал в плен? Может, отбился? Что ж ты сделал, дурак?
Михайло, не в силах подняться, перевернулся на бок и, поджав ноги к груди, заскулил жалобно, уткнувшись лицом в траву…
Князь Курбский тоже был в Соколе, его люди участвовали в этой скоротечной резне, в которой не уцелел ни один московит, кроме тех, кому посчастливилось попасть в плен. Тут Федор Шереметев, единственный уцелевший воевода, горстка воинов и оставшиеся мирные жители. Воеводу отвезут в цепях к Баторию, где он, покорно встав на колени перед польским королем, живо присягнет ему. Об этом довольно скоро станет известно в Москве…