— Да, этот сынок Вали-хана вырос в красивого джигита. — Сказал и внимательно посмотрел исподлобья. Женская хитрость пришла на помощь Улпан. Она сделала вид, что похвала Чингизу прошла мимо ее ушей. Ее ответ звучал скорее как возражение мужу:
— Говорили, эти торе необыкновенно опрятны. Кажется, так оно и есть. Но нет у этого Чингиза подхода к человеку. Важничает очень… А о красоте его… Да кому она нужна? Ведь с лица не воду пить!
Есеней что-то пробурчал, так и не уразумев, что хотела сказать этим Улпан.
А думала Улпан совсем о другом. Встречусь ли я с тобой, мой джигит? Где та тропинка, которая приведет тебя ко мне? А может быть, ты на меня взглянул совсем случайно? Не обманываюсь ли я? Но если ты посмотрел на меня взглядом влюбленного, значит — я еще раз увижу твои глаза.
Где же та тропинка, снова повторила она про себя. И вспомнила тальниковый овраг. Его называли тоем — праздничным оврагом. Сколько в нем уединенных мест! Почему бы ночью, когда все уже спят, не прийти туда моему джигиту? Почему бы не встретиться там нашим тропинкам?
Под вечер, как всегда, она прошла к тому склону оврага, где располагались на отдых верблюды. Еще в детстве, в ауле отца, Улпан любила возиться с верблюжатами. Особенное удовольствие доставляло ей ставить их на колени. Она сохранила и теперь эту свою привычку. В пору ее замужества у Есенея было около двух с половиной сотен верблюдов. И Улпан любила помогать верблюжатникам.
И сегодня все происходило, как обычно.
Верблюды слушались молодую хозяйку. Порадовался погонщик Туткыш, поблагодарил ее. Туткыш по праву слыл хорошим верблюжатником. Только его одного и слушался верблюд, носивший кличку Змеиной Головы. Он еще верблюжонком испытывал страх перед Туткышем и продолжал бояться его, став яростным самцом.
Змеиноголовый начинал беситься в январе, и вплоть до апреля его обыкновенно держали на цепи, прикрепленной к железному колу. В это время он бросался и на животных и на людей. В летние месяцы он был значительно спокойнее и тех, кто не подходил к стаду, не трогал. Незнакомому человеку лучше было не приближаться: всякое могло случиться, лютый нрав Змеиноголового просыпался в одно мгновение. Но чужие люди здесь не бывали. Поэтому Туткыш, заставив Змеиноголового лечь, теперь его не привязывал.
Все в этот вечер происходило, как обычно. Но когда Туткыш дошел до Змеиноголового, Улпан, шедшая следом, велела его привязать.
— Это зачем же, светик мой?
— Разве ты не знаешь, что в ауле гости. Кто-нибудь забредет в овраг, Змеиноголовый на него и накинется.
Туткыш послушно выполнил просьбу хозяйки.