— Пойдем, жена, станцуем!
Приглашение это имело огромный успех у гостей, перебивая друг друга, они поощрительно закричали:
— А ну, поглядим, как воевода с супругой отплясывают!
— Пройдитесь в танце, хозяева дорогие, уважьте!
— Перед победой сплясать надобно!
— Покружи, господин воевода, сударыню-супругу!
Однако госпожа Эржебет не вняла их просьбам и проговорила тихо, почти умоляюще:
— Утомилась я очень…
Но Хуняди, поощряемый поддержкой гостей, подошел к ней, взял за руку и потянул танцевать. Эржебет вскочила, вырвалась из сжимавших ее рук и поспешила вон из зала. В дверях она повернулась и произнесла:
— Развлекайтесь, веселитесь, ваши милости! А мне надобно сыновьями заняться.
Все это разыгралось в один миг, Хуняди от изумления не успел ничего предпринять — получив отказ, он стоял беспомощно и одиноко, и руки его, казалось, застыли в призывном жесте. Когда дверь за Эржебет захлопнулась, он, покраснев от стыда и гнева, тяжелыми шагами прошел к своему месту, и теперь казалось, что это шагает человек, которому много больше пятидесяти. Гости заметили в нем перемену, веселье стихло. Однако Хуняди, желая скрыть свою боль и стыд, сел на место и, взяв в руки кубок, осушил его до дна.
— Веселитесь, господа, у нас еще есть время…
Услышав этот призыв, все опять выпили, и под лучами воскресшего веселья быстро растаял упавший было на них туман дурного настроения. Словно ничего не произошло, они, перекрикивая друг друга, продолжали рассказывать свои истории, и теперь, когда среди них не было женщины, в речах гостей то и дело проскальзывали хлесткие, соленые словечки. Однако Хуняди, будто призывом к веселью исчерпал в себе последние его запасы, не смог снова стать прежним; он сидел помрачневший, тихий, а потом незаметно, чтобы не нарушить общего веселья, выскользнул из зала.
Эржебет он нашел в спальне. Она стояла в длинном ночном одеянии у стального зеркала, отсвечивавшего бледной синевой, и служанка расчесывала ей ниспадавшие до пояса распущенные волосы. Когда она заметила в зеркале стоявшего в дверях мужа, испуганная улыбка дрогнула на ее губах, и она поспешно приказала служанке выйти. Повернувшись к Хуняди, Эржебет ждала, что он скажет, но он продолжал стоять, безмолвно и угрюмо глядя на нее мрачным взглядом. Пламя насаженных на колья свечей испуганно дрожало, будто в воздухе ощущались признаки урагана, и отбрасывало на стены странные тени. Так же испуганно трепетало пламя ожидания в Эржебет, когда она взглянула на суровое, искаженное болью лицо мужа, хотя слова, долетевшие до нее, не были ни грозными, ни злыми, — в них слышалась лишь тихая тоска: