— Свершите и вы волю господа, — обратился к стражникам Янош Капистрано. — Опустите мост!
Но стражи не знали, что делать. Запрещение опускать мост и угрожающе тянувшиеся к ним острия кос вызывали в них одинаковый страх и желание повиноваться — а так как косы были ближе и казались более грозными, они явно послушались бы их приказа, — однако в этот миг Михай Силади закричал громко:
— Я приказал поднять мост. Выполняйте приказ, а не то всех посажу на кол!
Силади стоял в стороне от войска, одурманенного речами Капистрано, и с глубочайшим презрением наблюдал за всей сценой. Не раз его охватывал соблазн вмешаться, бешено заорать на них, но он сдерживал себя. Однако теперь, когда Капистрано захотел спустить мост, представился удобный случай выступить против него. Лицо священника, с которого сошло восторженное сияние веры, внезапно изменилось, стало жестким и ненавидящим. Он взглянул туда, где стоял Силади, и резким тоном спросил:
— Господин капитан крепости, ты не хочешь исполнить валю господа?
— Хочу, отец Янош. И всегда хотел этого. Но ныне я выполняю волю Яноша Хуняди. Ибо верую, что воля господа им движет, а не мужиками!
В голосе его звенела насмешка и едва скрываемое злорадство. Священник Янош вновь поднял лицо и крест к небесам, словно прося суда над злонамеренным капитаном крепости, и, будто пророчествуя, ответил:
— Воля господа в том, чтобы погубить язычников. Кто же сему препятствует, тот не господа воли носитель. И да свершится над ним суд божий!
— Турка погубить только по хорошему плану можно, святой отец. А не беготней, как того мужицкий разум требует.
Крестоносцы уже готовы были броситься на Силади — они шумели, ворчали, вновь и вновь поминая о предательстве, но Капистрано взмахом руки усмирил их:
— Ждите мирно! Я иду к господину Яношу за разрешением.
Хуняди он нашел в оружейном зале, там, где и оставил: Янош с тех пор, казалось, и не шевельнулся, сидел все на том же месте, у стола, на покрытом шкурой чурбаке, лишь как-то больше обмяк, поник весь. То ли задремал он, то ли задумался, но, услышав скрип двери, испуганно вздрогнул и вскинул голову. Его лицо и то, как он сидел, беспомощно опустив руки, выражали без-мерную смертельную усталость, и это зрелище заставило притихнуть священника, ворвавшегося к Хуняди в порыве негодования.
— Может, тебя хворь какая мучит, господин Янош? — спросил он с участием и готовностью оказать помощь.
Хуняди медленно, с трудом улыбнулся.
— Хворь старости, отец Янош. Старые кости ноют, и только. Очень я утомился в сражениях. Не седло мне уж надобно, а покойный угол там, дома, в Хуняде.