Тем, кто оставался в селе, дел тоже хватало. Лениво и медленно, как и вообще все здесь, приближалась зима, и к ее приходу надо было подготовиться. Исправляли, обмазывали ямы для зерна, а кое-кто уже укрывал их. Мартон на своем дворе затеял выкопать новую яму. Не то что старая не годилась. Этому никто и не поверил бы. Мартон ямы копать мастер, у него никогда еще зерно не подгнивало. Вот то-то и оно! Он нынче такую яму ладил, где зерно хранилось бы, покуда не заплесневеет. Конечно, хлеб, выпеченный из заплесневелого зерна, не особо лакомое кушанье, но и его съедят, если до той поры сохранить сумеют. Пока же большую часть зерна ежегодно уносили солдаты, которые рыскали повсюду в поисках добра, принадлежащего чужим, не их господам. Первым делом они опустошают ямы да угоняют одну-двух коров. Лучше бы, конечно, и скот куда-нибудь под землю запрятать. Мартон давно ломал голову, придумывал, как бы тайный закут смастерить, однако даже ему это не удавалось. Зато яму потайную он сделает. Конечно, и старую оставит, и всегда в ней, немного зерна держать будет, все равно ведь не поверят, что всюду у него пусто, до тех пор драть будут, покуда сам не отдаст. Но большую часть зерна он непременно спасет. Важно только, чтобы никто не узнал об этом, в людях зависти много; предадут — собственный убыток меньше покажется. Ни в коем случае не желал он, чтобы с ним получилось, как прошлой весной с зятем его, сутьорским Михалом Кишем. Тот, как прошли зимние холода и не надо было больше в сенях топить, услышав, что идут солдаты, вздернул на веревках два мешка пшеницы в трубу и привязал их там к балке. И тут же всем встречным-поперечным стал хвастаться хитрой уловкой. А когда на самом деле солдаты пришли, выгребли они зерно, что в яме оставалось, а потом прямиком в сени направились и в трубу заглянули.
— А там что висит? — спросили они у растерявшегося Михала. — Не сыновей ли своих коптить подвесил?
Приказали ему, не медля, лезть в дымоход и достать мешки. Даже лестницу взять не позволили, так и пришлось карабкаться, а чтобы старания его удвоить, они снизу копьями в зад его подкалывали. Бедняга Михал давно отвык по деревьям лазить, а уж на стены-то и вовсе никогда взбираться не доводилось, но теперь ни пощады, ни милости ожидать было нечего. Цепляясь зубами и ногтями, потел бедняга, но лез, а самого то в жар, то в холод кидало: ну, как соскользнет на подставленные снизу копья — похуже придется, чем на кол угодить! А солдаты знай себе веселились, на его старания глядя.
Покуда Михал отвязывал мешки, был он ни жив ни мертв, к тому же так вывозился в саже, что его и не узнать было. Все село потешалось над ним, и с той поры стали его Кишем-трубочистом звать. Мартон не желал, чтобы его постигла судьба Киша, потому принялся сооружать яму в величайшей тайне. Двое сыновей его на барщину пошли, другие два сына рано поутру луг перепахать отправились. Только он остался дома да жена, — оно и хорошо, сыновья ведь что: молодо-зелено.