Оруженосец Цираки по обычаю поднес ему кубок с вином, но Хуняди выбил кубок из рук юноши, с ходу бросился на свое ложе, однако тут же вскочил и пошел в стан воинов; ему хотелось прогнать всякое воспоминание о неприятном случае в совете. Янку и Михай Силади пожелали сопровождать его, но бан отмахнулся, велев им остаться.
Выйдя из шатра, стоящего на искусственном земляном холме, Хуняди оглядел раскинувшийся перед ним лагерь, и на душе его сразу посветлело. Он любил, очень любил это зрелище: выстроившиеся друг подле друга пестрые шатры, сделанные из шкур животных и натянутых полотнищ, пасущиеся на привязи копи, у телег — волы, медленно жующие жвачку. А рядом воины — одни ухаживают за скотом, другие состязаются в ратном деле, третьи просто играют, как дети; голосов ему не было слышно, но краски этой картины так и пылали в бледных лучах уже осеннего солнца. Здесь, в этом мире, Хуняди сразу же опять почувствовал себя настоящим человеком.
Когда он проходил мимо, воины почти не отрывались от своих занятий. Кому-то пришло в голову громко крик-путь ему «виват», другие подхватили приветствие, когда бан уже миновал их, по ни он, ни они не придавали этому серьезного значения. Дисциплина в его войске выражалась не в оказании почестей, а в строгом соблюдении распорядка лагерной жизни. Но уж в этом он спуску не давал.
На разложенных у шатров кострах варился обед. Щекочущие вкусные запахи носились в воздухе. Возле одного костра воины-кашевары, заметив его, засуетились, заспешили и быстро спрятали что-то в шатре. Он сделал вид, будто ничего не заметил, остановился возле них, а когда они решили уже, что опасность миновала, прикрикнул вдруг:
— А ну-ка, что вы там прячете? Живо давайте сюда!
Тогда они вытянули из-под шатра розового, только что зажаренного поросенка:
— Где расстарались? — набросился он на них. — Правду говорите!
— Мы за него деньги оставили, — нерешительно выдавил один.
— Будете врать — самих зажарю, как эту свинью! Разбоем занимаетесь!
Они, втянув шеи, молчали, а Хуняди дал наконец выход накопившемуся в нем гневу:
— Грабители вы, а не воины! На кол посажу, ежели правды не скажете! Где расстарались?
— В Фюрдеше, — признались они наконец.
— Михал! Михал! — закричал Хуняди, зовя Михая Силади, и, покуда один солдат бегал за ним, продолжал исповедовать кашеваров:
— Вам что, жалованья не платили?
— Платили…
— Харчей на каждый божий день не выдавали?
— Выдавали…
— Может, не было моего приказа — грабежа не допускать?
— Был приказ…
— Так будет и еще приказ! Четвертовать вас, псы дьявольские!