Сначала, когда мы оказались по обе стороны от разделяющей сковородки, со мною беседовали на самые горячие темы, не кулинарные.
– Адель, – шептал чародей, – когда ты наконец сдашься, я поцелую тебя всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах, не пропуская ни кусочка твоего белого сладкого тела…
Не знаю, на что Мармадюк рассчитывал, мне от слов «сладкое» и «тело» в одном предложении было так страшно, что зубы стучали. А там же еще «кусочки» фигурировали!
– Расскажи, – перевела я тему, – о тех феях, с которыми ты на волшебной горе жил.
Ну вот кто меня за язык тянул? Плохая тема и Болтуном уже развитая чуть больше чем полностью.
– Ты совсем не ревнуешь, милая? – Марек мечтательно улыбнулся. – И ты абсолютно права, ни одна из фат не сравнится с моей Аделькой, и ничто, что у нас с ними происходило, даже не приблизится к тому, что будет с драгоценной Моравянкой. Она будет…
– Феи, – перебила я мужские грезы. – Как их звали?
– Асмодия и Флоризея.
– Красивые имена, – поддержала я беседу по обыкновению всех трактирщиков и отпихнула сковородкой придвинувшегося Марека. – И что же, эти панны были красноволосы и красноглазы?
– Что? – переспросил он, потирая место ушиба. – Ах, нет, это фаты, что по нашему миру бродят, придерживаются во внешности классических традиций. Мои подружки были благородными дамами, обитательницами вышних сфер, фрейлинами самих королев. Асмодия служила, то есть, наверное, все еще служит, темнейшей Нобу, а Флоризея – наперсница светлейшей Алистер. Поэтому… Флоризея – очень статная светлокожая блондинка с голубыми как зимний лед глазами, у нее тонкий носик, большой рот, точеные черты лица и…
Марек посмотрел на мою грудь, я прикрылась сковородкой:
– А как выглядит Асмодия?
Мармадюка позабавили то ли воспоминания, то ли мой пугливый жест.
– Точно так же, милая, только в других цветах. Волосы как ночь, глаза как фиолетовые драгоценности. Знаешь, мне раньше не приходило в голову, но панны эти… Ну, как будто двух одинаковых фарфоровых куколок мастер просто решил по-разному раскрасить. И, – чародей мне подмигнул, – не знаю, как ты, смешная пейзанка, воображаешь себе наши развлечения…
– Ты им пел? – перебила я, уже собираясь огреть нахала по голове сковородкой.
– Точно! – Мармадюк вскочил с кровати, прошел сквозь туманную тетку Гражину (совсем родственница осторожность потеряла, еще чуть-чуть, и ее заметят), порылся в сундуке и достал мандолину. – Я должен своей любимой две ардерских песни. Пусть первая будет колыбельной.
Он плюхнулся обратно на постель, подложил под спину подушку.