Утром Мария Маркеловна с Катей поехали в больницу, повезли одежду Алексея Евграфовича. Катя его там обмыла, одела в костюм. Никита отправился в ЗАГС с паспортом Алексея Евграфовича и свидетельством о смерти. Тяжело было смотреть, как паспорт перечеркнули, вычеркнули Алексея Евграфовича из списка живых. Меня вызвали в Академию, договаривались о проведении гражданской панихиды, о музыке, о похоронах. Гроб поставили в актовом зале Университета, окна были открыты, погода была прекрасная. Венки, венки, масса цветов. В первый день в зале было тихо, пусто, торжественно, только сменялся почетный караул. Открытые окна и запах цветов привлекли внимание какой-то птички, она влетела в зал и села на цветы, лежавшие на гробе. В газетах появились статьи, фотографии Алексея Евграфовича, в адрес Марии Маркеловны поступали статьи и телеграммы. Из Москвы приехали академики Несмеянов, Родионов, Вольфкович, приехали ученики Алексея Евграфовича — Назаров, Шостаковский.
Открыл траурный митинг ректор Вознесенский, от Академии выступил известный физиолог, академик Леон Абгарович Орбели[534]. Он прошел торжественно по проходу, неся громадный венок из красных роз, а за ним с каменным лицом шагал академик Александр Евгеньевич Порай-Кошиц, ученик Алексея Евграфовича, искренно привязанный к своему учителю. Зал полон, речи, речи, в почетном карауле академики, профессора, ученики. Медленно, торжественно двигалась вслед за катафалком траурная процессия. На подушках несли ордена: Трудового Красного Знамени, три ордена Ленина. Громадная толпа провожала Алексея Евграфовича в последний путь, шли пешком, ехали на машинах. Солнце заливало своими лучами катафалк, повозки с венками и провожающих, медленно следовавших по Невскому. Вот свернули на Лиговку, затем на Расстанную.
Могила была подготовлена для Алексея Евграфовича между могилами его отца и моей матери. У раскрытой могилы еще выступления, выступала последняя аспирантка Алексея Евграфовича, Мина Зиновьевна Зельманович. Могила засыпана, поставлен белый деревянный крест, укладываются венки. Как их много! Народ медленно расходится, академики и многие другие подходят к Марии Маркеловне, жмут ей руку.
Уезжая, Несмеянов сказал, что осенью в Москве состоится заседание, посвященное памяти Алексея Евграфовича, о времени его проведения он нам сообщит и пришлет пригласительные билеты. Вскоре после похорон мы уехали с Марией Маркеловной на дачу, так как в этом году впервые после начала войны были возобновлены летние отпуска. Оля уехала в экспедицию в Хибины, Марина была на Дальнем Востоке, — ни той, ни другой не удалось попрощаться с Алексеем Евграфовичем. Мы бывали на даче и раньше, по очереди с Марией Маркеловной, но не так часто, очень трудно туда было добираться. Приезжали поздно, уже в темноте, уезжали на машине, как мы несколько раз вначале проделывали с Олей. Одна я не рисковала и отправлялась в Ленинград поездом, который отходил в начале шестого утра. Вокзала не было, платформы тоже, билеты продавали довольно далеко от станции. Когда я приезжала с вещами, меня встречала Тоня. Помню, однажды приехала я в Келломяки — дождь льет как из ведра, темно, ни зги не видно. Окликаю Тоню, она — меня, и таким образом находим друг друга. Уезжать всегда было тяжело, оставлять без себя Машу и Алешиных детей. Танюша была еще маленькая, ей не было еще четырех лет, она так нуждалась в ласке, так плакала, когда я уезжала. Теперь мы приехали с Марией Маркеловной, я прожила до конца августа, до начала занятий, а Мария Маркеловна оставалась на даче с детьми до ноября, пока не нашла сторожей, которые бы жили у нее на даче. В августе пошли грибы, грибников совсем не было, так что мы собирали грибы во множестве. Заборов нигде не было, и белые грибы росли повсюду, где теперь стоят дачи. Маленькая Таня с увлечением искала грибы и находила чуть не больше всех. 1 сентября Маша пошла в школу. Маша училась хорошо, расстраивалась, если что у нее сразу не получалось, плакала, говорила: «Не пойду в школу, лучше на войну пойду». Английским она стала теперь заниматься с Еленой Михайловной, Олиной сестрой. Кроме Маши, стали заниматься и другие наши дети.