Уинстон дотянулся до варикозной язвы и осторожно почесал ее. Опять начала зудеть. Как ни крути, а неизбежно возвращаешься к вопросу о том, что на самом деле было до революции. Он вытащил из ящика детский учебник по истории, который позаимствовал у миссис Парсонс, и занялся переписыванием одного из параграфов в дневник:
В старые времена (они уже миновали), до славной Революции, Лондон не был тем прекрасным городом, который мы знаем сегодня. Он представлял собой мрачное, грязное, жалкое место, где никто не ел вдоволь и где сотни и тысячи бедняков ходили босиком и не имели крыши над головой. Детям вашего возраста приходилось трудиться по двенадцать часов в день на жестоких хозяев, которые пороли их кнутом, если они медленно работали, и не давали им иной пищи, кроме черствой корки хлеба и воды. Но среди всей этой страшной нищеты возвышалось несколько больших прекрасных домов, где жили богатые люди, а слуги в количестве не менее тридцати человек заботились о них. Этих богачей называли капиталистами. Они были толстыми, уродливыми людьми с порочными лицами, как, например, человек на картинке на следующей странице. Посмотрите, он одет в длинный черный пиджак, называемый фраком, и странную блестящую шляпу, по форме напоминающую печную трубу; такую шляпу называют цилиндр. Этот наряд представлял собой униформу капиталистов, и никому больше не разрешали его носить. Капиталисты владели всем в мире, а другие люди были их рабами. Капиталистам принадлежала вся земля, все дома, все фабрики и все деньги. Если кто-то не подчинялся им, его бросали в тюрьму или отнимали у него работу, и он умирал от голода. Разговаривая с капиталистом, простой человек должен был унижаться, кланяться, снимать шляпу и обращаться к нему «сэр». Глава всех капиталистов назывался король, и…
Дальше он знал. Сейчас упомянут о епископах с батистовыми рукавами, судьях в мантиях, отделанных горностаем, о позорном столбе, колодках, однообразном труде, о плетке-девятихвостке, о банкете у лорда-мэра и об обычае целовать носок туфли папы римского. А еще было то, что называли правом первой ночи, но о нем вряд ли говорится в детском учебнике. Существовал закон, по которому каждый капиталист имел право спать с любой женщиной, работающей на одной из его фабрик.
Как понять, много ли здесь лжи? А что ЕСЛИ и вправду средний человек живет сейчас лучше, чем до Революции. Единственным, что опровергало это, был безмолвный протест его плоти, инстинктивное ощущение того, что условия, в которых ты живешь, невыносимы, и что наверняка они должны были быть другими когда-то. Его осенило вдруг, что современную жизнь в действительности характеризовали не жестокость и отсутствие безопасности, а просто скудость, убожество и вялость. Жизнь, если оглядеться вокруг, не имеет ничего общего не только с ложью, льющейся с телеэкранов, но и с идеалами, к которым стремится Партия. Большая часть жизни, даже для члена Партии, проходила нейтрально, вне политики: пашешь на скучной работе, борешься за место в вагоне метро, штопаешь прохудившийся носок, дорожишь таблеткой сахарина, бережешь окурки. Партийный идеал есть нечто громадное, ужасное и блестящее – мир из бетона и стали, мир чудовищных машин и устрашающего оружия, нация воинов и фанатиков, маршем идущих вперед в едином строю, думающих об одном и том же, выкрикивающих одни и те же лозунги, постоянно работающих, сражающихся, побеждающих, карающих – триста миллионов человек, все на одно лицо. А в реальности – приходящие в упадок мрачные города, в которых вечно недоедающие люди ходят туда и сюда в дырявых башмаках, живут в разваливающихся зданиях постройки девятнадцатого века, неизменно пахших капустой и грязными туалетами. Ему казалось, что он видит Лондон наяву – огромный, в руинах, город, где находится миллион мусорных ящиков; и это видение смешивалось с образом миссис Парсонс – женщины с морщинистым лицом и жидкими волосенками, безнадежно борющейся с засором в канализационной трубе.