Я не успокаивался, и он закрыл ладонью мой рот; я укусил его за пальцы, и он, стиснув укушенные пальцы в кулак, раскровенил мне губы и нос.
После той истории со шнуром родители смотрели на меня как на больного. И когда я пожаловался, что на тридесятой улице на меня напали хулиганы и отобрали велосипед, мать приняла это с завидным спокойствием, а отец огорчился, но сдержался.
— Ты хоть защищался? — Он взглянул на мою разбитую физиономию. — Вижу, вижу… Ну не горюй: мужчину шрамы украшают!
Умный человек, отец поверил, что хлебные талончики я потерял, а велосипед у меня отбили в жестоком бою… И я удивился слепоте родительской любви.
Третью собаку мне подарила девочка. Она жила в одном доме с сенбернаром. Это был огромный белый пес с каштановыми пятнами и мордой добродушного великана. Наблюдая его, я всегда вспоминал сказку Ганса Христиана Андерсена о храбром солдате, которого ведьма опустила в дупло дерева, и он попал в подземелье, а там на сундуках сидели собаки: у первой глаза были как чайные чашки, у второй как мельничные колеса, у третьей — еще больше. У сенбернара глаза были как чайные чашки.
А девочка была тоненькая, с пушистыми светлыми волосами. Когда на ней было зеленое платье, она казалась мне одуванчиком на тоненьком зеленом стебельке. Стоило мне увидеть ее, мое сердце начинало ужасно громко биться.
— Почему ты покраснел? — спрашивала она.
Я молчал. Не мог же я ей объяснить, что мне стыдно оттого, что всем слышно, как стучит мое сердце. Но она, по-моему, и сама это понимала… А когда девочки не было рядом, я думал о ней: и одновременно я думал о сенбернаре — ведь они были соседями.
В мой день рождения девочка принесла мне белого щенка.
— Это сын моего соседа — сенбернара, — сказала она. — Я его тебе дарю!
Мы жили в коммунальной квартире, а в комнате наискосок от нашей у меня была добрая заступница и покровительница — одинокая старушка Евдокия Карповна. Я обратился к ней за помощью, и она разрешила поселить щенка в своем сарае. Я ему там устроил замечательный дом. Сделал из бросовых досок большой ящик, а его дно и стены обил ватином от маминого старого зимнего пальто.
У нас с Евдокией Карповной был заговор: родители считали, что щенок принадлежит соседке, а я из любви к старушкам и собакам помогаю ей ухаживать за ним. И поскольку мой лишай уже отошел в прошлое, относились они к этому терпимо.
Я назвал щенка Протазаном. Я не знал, что означает это слово, но оно показалось мне звучным и приличным сыну сенбернара.
— Протазан! Протазан! — звал я.
Но он не шел ко мне, а убегал, и я бежал за ним.