В таком повествовании - весь Мордовцев: что это у него, как не усмешка самого народа над истинно "барской" историей!
Истина не конечна: павшим за нее воздвигаются монументы, но для живых это уже скорее символы недвижимости завоеванных привилегий. Дворянство, родившееся при Иване Грозном, было благодарно Петру I прежде всего за то государственное значение, до которого он его поднял, разрушив старую боярскую Русь. Прославляемые с петровских времен "долг и честь российского дворянина" - это его д о л г перед с в о и м дворянским государством, его честь - во взаимоотношениях с себе подобными. Об этом теперь, через три четверти века после нашей революции, мы начинаем забывать. И вот уже такие понятия, как и с т и н а и г у м а н и з м, кажутся нам понятиями абсолютными, "очищаемыми временем от вульгарно-социологического содержания" - однако не в отрыве ли этих понятий от российской истории?
Петр I в произведениях Мордовцева - герой и в буквальном и в литературном смыслах: романы "Идеалисты и реалисты" (1876), "Царь и гетман" (1880), "Царь Петр и правительница Софья" (1885). В романе "Державный плотник" он "гений", "титан", "исполин", "вождь"...
Исторически прогрессивной для своего времени считает деятельность Петра I и современная наука. В самом деле. Пирамиду власти, венчаемую "великими", создавала сама необходимость, собравшая, наконец, русских вместе после ордынского грома. И, конечно же, читая роман Мордовцева, мы понимаем поистине пушкинскую гордость автора за "державного плотника", как никто в истории выразившего государственную идею русского народа.
Но... И опять он, автор романа, здесь с нами: в силах ли была она, эта идея, утешить целые поколения русских крестьян, которые приходили в этот мир однажды и, оказывалось, совсем не для счастья? Разве наша благодарность Петру Великому означает забвение пращуров наших, "потом трудов своих" (а не только его, "царских") создавших новую Россию?
И как раз именно эти, на весах истории, неотвратимые "да", иногда восторженные до коленопреклонения, и сострадательные "но", впрочем, еще чаще исполненные восхищения перед мученическим концом героев-идеалистов, суть творчества Мордовцева. Повествует ли он о покорении Новгорода (роман "Господин Великий Новгород", 1882), в котором показывает, с одной стороны, историческую необходимость собирания Москвой всей Руси в единое государство, а с другой - героическую борьбу Новгородской республики за свои стародавние свободы, рассказывает ли о московском "чумном бунте" в повести "Наносная беда" (чтение которой в настоящем сборнике Мордовцева наверняка вызовет у читателей сложное, противоречивое настроение: людей русских же, "простых" - и любишь и ненавидишь одновременно, сострадая им, никак, однако, не желаешь им победы), - всегда произведения Мордовцева волнуют этой диалектикой времени и души.