Первый восторженный отзыв в прессе принадлежал Г. Ларошу: «По музыке «Лебединое озеро» — лучший балет, который я когда-нибудь слышал… Мелодии, одна другой пластичнее, певучее и увлекательнее, льются как из рога изобилия; ритм вальса, преобладающий между танцевальными номерами, воплощен в таких разнообразных грациозных и подкупающих рисунках, что никогда мелодическое изображение даровитого и многостороннего композитора не выдерживало более блистательного испытания…»
В том же году была написана симфоническая фантазия «Франческа да Римини». Сначала Петр Ильич собирался писать на этот сюжет оперу, но либреттист потребовал, чтобы она была написана «в духе Вагнера», на что композитор пойти не мог. Так появилась одна из самых поэтичных и в то же время драматичных фантазий Чайковского. В основе ее лежала программа:
«Данте спускается во второй круг ада. Тут он видит казнь сладострастных, которых терзает беспрерывный жесточайший вихрь, проносящийся по темному и мрачному пространству. Среди мучающихся он узнает Франческу да Римини, и она рассказывает ему свою историю:
Нет муки ужаснее той,
Как вспомнить минуты блаженства
В час пытки мучительной, злой.
Но если с участьем желаешь
Узнать ты источники бед,
Хоть плача, тебе расскажу я.
Читали мы книгу, поэт,
Как пылкий герой Ланселотто
Способен безумно любить.
Сначала заставила книга
Стыдливо нас взор опустить.
Но после, едва лишь прочли мы.
Герой как Жиневру лобзал,
Он обнял меня горячо так
И страстно тогда целовал…
О, проклята книга такая,
О, проклят и автор ее…
В тот день мы уже не читали,
О книге забыли тогда…
Пока говорила Франческа,
Другой дух так страшно рыдал,
Что я от участья и скорби
Как труп бездыханный упал.
Весной 1877 года Чайковский начал свою Четвертую симфонию. Эскизы ее он завершил уже в мае. Надо сказать, что в своих письмах той поры он почти не упоминал это сочинение. Только один раз пожаловался: «Нахожусь теперь в суетно-нервном и раздраженном состоянии духа, неблагоприятном для сочинения, невыгодно отражающемся и на симфонии, которая подвигается туго».
Он не стал заниматься ее инструментовкой и обратился к новому произведению — опере «Евгений Онегин».
Всю зиму он не переставал подыскивать подходящий сюжет. Он уже совсем было отчаялся. И вот однажды в гостях у певицы Лавровской речь зашла об опере. Вот как Петр Ильич описал этот вечер в письме брату Модесту: «На прошлой неделе был я как-то у Лавровской. Разговор зашел о сюжетах для опер. Ее глупый муж молол невообразимую чепуху и предлагал самые невозможные сюжеты. Лизавета Андреевна молчала и добродушно улыбалась, как вдруг сказала: «А что бы взять «Евгения Онегина»?» Мысль эта мне показалась дикой, и я ничего не отвечал. Потом, обедая в трактире один, я вспомнил об «Онегине», задумался, потом начал находить мысль Лавровской возможной, потом увлекся и к концу обеда решился. Тотчас побежал отыскивать Пушкина. С трудом нашел, отправился домой, перечел с восторгом и провел совершенно бессонную ночь, результатом которой был сценариум прелестной оперы с текстом Пушкина». Перед Чайковским распахнулись двери в мир пушкинских образов. Дальше в письме он писал: «Ты не представляешь, до чего я ярюсь на этот сюжет. Как рад избавиться от эфиопских принцесс, фараонов, отравлений, всякого рода ходульности! Какая бездна поэзии в «Онегине»! Я не заблуждаюсь: я знаю, что сценических эффектов и движения будет мало в этой опере. Но общая поэтичность, человечность, простота сюжета в соединении с гениальным текстом заменят с лихвой эти недостатки… Писать оперу мне необходимо, так как я чувствую теперь к этому делу непреодолимое влечение, и упускать время нельзя».