Шпионы объявили о приближении врага.
Три шпиона объявили об этом: не только мусульмане, ведшие наблюдение с самого высокого песчаного холма, но и коршуны сообщили, кружа над приближающимся войском. Черные точки на чистом голубом фоне неба точнее, чем данные лазутчиков, указывали как далеко находился враг. И мальчишки Бедра сообщили это, забираясь на крыши своих голубятен и даже на кроны пальм, срывая одежду с тела и развевая ее по воздуху в знак того, что они высмотрели противника.
И тут в первый раз последователи Мухаммеда позволили лететь «орлу», черному знамени, под которым собрались те, кто страдал за веру.
В войске мекканцев скользнула мысль начать бой сразу, вопреки всем древним обычаям, не разжигая перед этим речами и песнями мужество и боевой дух и не запугивая противника. Разве заслуживали того эти перебежчики, эти предатели, чтобы проводить битву с ними как раньше рыцарские родовые турниры? И не было ли и без того ожесточение обоих сторон достаточно огромным, чтобы еще и разжигать его? Да и враг не был равен им по силе. Три двоюродных брата Абу Софиана, трое мужчин из рода Омайя, поскакали на расстояние выстрела из лука к врагу, считали, оценивали, сообщали: пророк не мог собрать около себя более трехсот мужчин. Было лучше всего начать битву сейчас.
Но когда войска стали сближаться, то тут показалось, что древнее предание сильнее, чем рассудительность.
Не стоит ли в первом ряду мусульман Абу Бекр?
— О Абу Бекр, хитрый шакал! Я сорву тюрбан с твоей головы, тюрбан, под которым ты прячешь свои острые лисьи уши! Больше никого не нашел в Мекке, кого можно было бы обмануть, и поэтому покинул ее?
— Омар эль’Ади, темнокожий сын негритянки, теперь ты скачешь на лошади, которую, должно быть, украл где-нибудь! Сегодня вечером ты будешь радоваться, если найдешь вход в нору тушканчика, чтобы спрятаться в ней!
Абу Бекр молчит, ругательства противника перед битвой не значат для него ничего, так что он вряд ли их слышит, а молчит потому, что раздумывает, как бы на них ответить. Однако вспыльчивый Омар поднимается в стремени и орет врагам:
— Кто это говорит? Мужчины дома Омайя! Омаяды показали себя только денежными менялами, это все что они могут, ха! Как обменивают греческие золотые динары на персидское серебро, а потом на эфиопские золотые монеты? Мы боимся Омаядов только за счетным столом. А не с оружием!»
Издевательский смех становится громче, и не только в рядах мусульман, но и там, среди мекканцев. Дом Омайя нажил состояние благодаря искусным пересчетам чужеземных монет — событие, оставшееся навсегда непонятным для тех из их земляков, которые считали медленнее. Им не оставалось ничего, как только завидовать.