Довженко осмотрелся еще раз и вдруг сразу понял, как прав дядько Кость. Конечно, утром тут и вполовину не будет так красиво, как было сейчас, когда эта опушка причарована его.
Довженко и Кость Корсун отправились на дальнейшие поиски вместе.
И когда наутро съемочная группа прибыла на выбранное ими место, там, как подтверждает тогдашний ассистент режиссера, открылся перед оператором «прекрасный пейзаж с мягкими солнечными пятнами, глубокими тенями, многоплановой панорамой далей».
Тот же Л. Бодик приводит слова Довженко: «Каждый, буквально любой кадр можно снимать с бесконечного количества точек, но всегда существует одна — самая выразительная; в том и состоит уменье художника, чтобы отыскать эту единственную точку».
Таким счастливым уменьем и обладал Кость Корсун, не умея фотографировать, не зная ни аза в законах света и тени, но имея от рождения талант и зрение истинного художника.
Вот эти врожденные богатства души и ценил более всего Довженко в новых своих знакомцах.
Он любил пересказывать одну беседу, которую завел с ним старый крестьянин в то время, когда Сашко, воспользовавшись перерывом между съемками, принялся торопливо набрасывать акварелью на куске картона понравившийся ему пейзаж.
Дед остановился поодаль, поздоровался по сельскому обычаю и попросил разрешения взглянуть на рисунок.
Поглядев, он сказал:
— Счастливый тот человек, кто умеет перенести природу на бумагу. Для души это великое дело.
А потом с деликатной мягкостью, чтобы не обидеть художника, попросил:
— Вон то дерево, что в глубине, сделайте его, будьте ласковы, пораскидистее. Оно у нас только этим летом такое убогое. Дождей было мало.
Попрощался и неторопливо ушел.
— Вот у кого надо учиться глубокому пониманию природы и тому внутреннему благородству, что дарует человеку такую непринужденную деликатность, — сказал после его ухода Довженко.
Поначалу Александр Петрович искал в Яреськах, так же как искал и находил он во многих других местах, лишь натуру для нескольких эпизодов «Звенигоры». Однако нашел он нечто неизмеримо большее. Яреськи стали для него как бы второй (после Сосницы) родиной духа, и нигде не испытывал он с такой полнотой счастливое чувство творческой свободы, называемой вдохновением. Дело, конечно, не в каких-либо исключительных свойствах самих Яресек; причиной была искренность и теплота взаимоотношений, что завязались здесь у Довженко со множеством людей.
Так или иначе, всякий отъезд в Яреськи на протяжении долгих лет становился для Довженко праздником: за порогом оставались многие докучные заботы; с приездом в Яреськи Александр Петрович изменялся даже и внешне.