ними героическую борьбу с риском для жизни. Были встречи и со старыми охотниками. Те вспоминали собственные приключения или чужие рассказы о случаях, когда бывалые таежники — тоже с риском для собственной жизни — помогали пограничникам в их борьбе. Всякий раз это были эпизоды волнующие, но исключительные; памятные для каждого, глубоким рубежом прорезывающие биографию человека, но отнюдь не повседневные.
Когда на страницах сценария впервые появляется Степан Глушак, Довженко тут же приводит то ли по памяти, то ли по дорожной записной книжке подлинный разговор, из которого и возник, по всей видимости, в основных своих чертах этот образ:
«Как-то раз мы спросили его (Глушака. — А. М.) на привале:
— Много ли вы за свою жизнь убили медведей в тайге?
— Много.
— Тысячу убили?
— Тысячу убил, — ответил он тихо, подумав. — Тысячу, пожалуй, наберется.
— А тигров?
— Тигров — пятьдесят шесть. Это точно. Пятьдесят шесть так, обыкновенным способом, и двадцать четыре живьем поймал — для зверинцев. Всего бывало в жизни.
Вот какой это стрелок и ловец».
Здесь, в этой записи, Глушак и его собеседник ведут счет только убитым и пойманным медведям и тиграм. О людях речи нет.
Однако запись приводится лишь для читателей сценария. В фильме же как раз в том месте возникает картина встречи Глушака с диверсантами, о которых в цитированной беседе с его прототипом не упомянуто ни словом. И затем следует острый политический диспут между старым охотником и самураем, нарушившим границу. Живая речь переходит тут в строй белого стиха, а охота на тигров с этого момента начисто вытесняется картинами преследования диверсантов и выслеживания старого друга на тайных преступных тропах.
В вопросах жизни и смерти Степан Глушак сам судья и сам же исполнитель своих приговоров. Настолько любит своего героя Довженко, настолько поверил ему, что и зрителей сумел убедить логикой построенного сюжета и покоряющей силой своего искусства в том, будто Степану Глушаку и в самом деле по самой наивысшей справедливости принадлежит это трудное право. Право окончательного суда, право лишения человека жизни дано Глушаку потому, что так чиста его классовая совесть и так велик единственный критерий, которым определяет Глушак свои приговоры: любовь к Родине, благо Родины.
Это критерий Тараса Бульбы в его суде над Андрием. Но есть и различие.
В 1935 году Александр Довженко вкладывает в уста Тигриной Смерти в оправдание и доказательство несомненной его правоты следующие слова:
— Я право не учил, я право чую мозолями.
Между тем в фильме сцена, в которой Степан Тигриная Смерть вершит суд над лучшим своим другом Василием Худяковым, поставлена с огромной силой.