Выпускающим — связным между всеми редакциями и старой, убогой типографией дореволюционного «Южного края», едва справляющейся с потоком новых изданий, с растущими тиражами, — был уже знакомый нам Мека, бесприютный одессит-газетчик, бывший сосед Сашко, деливший с ним ночами унылое гостеприимство редакторского кабинета.
Встречаясь теперь с Довженко в редакционном коридоре, Мека неизменно повторял:
— Я вижу, Александр Петрович, вы не хотите слушать старика Меку. В чем, в чем, а в людях старый Мека, — он любил говорить о себе в третьем лице, — в людях старый Мека толк знает. Газета — дело босяков. А у вас другая закваска.
Сашко отшучивался и нырял в одну из редакционных комнат, чтобы пристроиться у свободного стола и приняться за очередную карикатуру для «Червоного перца» или за рисунок для «Всесвіта».
Он привык уже считать себя журналистом, он полюбил пульс ночной редакционной жизни, ее постоянно напряженные нервы. И все же в мыслях он все чаще соглашался со «старым Мекой». Он видел, что все выраженное им на языке газетной и журнальной графики, в улыбке или сарказме карикатуры составляет лишь небольшую часть его внутреннего мира. Продолжая пользоваться теми же выразительными средствами, он не может полностью выговорить себя. К холстам его больше не тянуло. А то, что жило в нем, и то, что больше всего хотел бы он рассказать людям, требовало иных средств выражения. Каких? Он еще не смог бы на это ответить.
К этому времени относится одна из бесед «на лужайке», тоже записанная Юрием Яновским.
Довженко по-прежнему любил, возвращаясь на Пушкинскую, усаживаться «на пятки, как Будда, и, попыхивая теплым табаком, излагать свое пониманье искусства»[7].
«— Мне мало статических моментов, — записал Яновский тогдашние слова Сашко, — я хочу живого передвижения площадей рисунка, хочу сюжетно связанных эмоций и живых, теплых людей».
Наверно, друзьям показались эти слова одной из несбыточных фантазий, какими полны были беседы Сашко о будущих городах или будущем искусстве.
Но Сашко думал о вещах совершенно реальных.
В ту пору на Пушкинскую часто заходил Майк Иогансен.
Сашко ездил с ним несколько раз на рыбалку.
Выбирались поездом на Конград — за несколько десятков километров от Харькова. Конградом именовался в просторечии для краткости Константиноград, небольшой степной городишко на речке Берестовой, впадающей неподалеку от городка в Донец.
Отправлялись туда с ночи, в поезде, называющемся «Максимкой», с таким расчетом, чтобы к заре пройти через спящий городок и выйти на реку, к известным одному Майку местам, окруженным густыми камышами.