Довженко (Марьямов) - страница 6

Иные из них, живя в Париже, посещали ленинскую школу в Лонжюмо; другие встречались с Лениным в Женеве и Кракове, с Красиным в Лондоне. Были дипломаты, которые в Канаде валили лес, в Нью-Йорке грузили пароходы в порту, батрачили на австралийских фермах — стригли овец и уничтожали кроликов. Теперь знание чужих языков и зарубежного быта понадобилось им для профессии, о которой они прежде и не помышляли. Им приходилось становиться купцами, толковать о бушелях полтавской пшеницы и обогатимости криворожского марганца, прицениваться к американским турбинам, немецким станкам и английским автобусам.

Они узнали, по какому поводу и какие именно буквы надо писать на визитной карточке, загибая положенный угол. Научились носить фрак и пить коктейли с людьми, внесенными на Западе в справочник «Who is who», а в нашей печати фигурирующими под собирательным именем «акулы капитализма».

Во главе наркомата стоял юрист с сорбоннским дипломом, старый подпольщик Д. З. Мануильский. Он-то и принимал в свое время Довженко на дипломатическую работу.

В распоряжение наркомата Довженко откомандировали из Киева, с должности секретаря губотдела народного просвещения. Одновременно он заведовал там отделом искусств и был комиссаром театра имени Шевченко. Кроме всего перечисленного, был он также студентом: переходил на четвертый курс экономического факультета Киевского коммерческого института. Летом 1921 года он — по партийной нагрузке — ездил в отдаленные села, губернии, «организовывал Советскую власть на местах» — так это тогда называлось. Когда его после возвращения вызвали в райком партии, он подумал, что речь снова пойдет о тех же «местах», меньше всего мог он предполагать, что его посылают на заграничную работу.

— Что я в этом смыслю? — спросил он.

В райкоме был Мануильский. Он сказал:

— Говорят, вы человек крепкий, умный. Нам такие нужны. Освоитесь.

И Довженко поехал в Варшаву.

Там он начал работать при русско-украинско-польской репатриационной комиссии по обмену военнопленными, потом стал управделами посольства.

Год спустя его перевели в Берлин — секретарем генерального консульства УССР в Германии.

В Берлине он все свободные вечера отдавал посещению художественных студий и дискуссиям в «Кюнстлерхильфе», где «Пролетариат и искусство» были тогда излюбленной, неисчерпаемой темой. Он бывал на всех художественных выставках, познакомился со старым Цилле, который на шестьдесят пятом году жизни объявил себя коммунистом, и с Отто Нагелем, который только начинал выставляться, вывешивая пейзажи берлинских фабричных окраин, портреты завсегдатаев пивных в рабочих районах и жанровые холсты, на которых рано забеременевшие работницы гуляли в чахлых и пыльных окраинных скверах. Он разглядывал экспрессионистские полотна Коринта и Слефогта, жесткие рисунки Кэтэ Кольвиц и Георга Гросса. Облюбовав недорогую студию в районе Веддинга, куда ходили преимущественно интересующиеся живописью рабочие ребята, Довженко стал ежевечерне проводить в этой студии по два-три часа за работой у мольберта.