Прибыл граф с небольшой свитой, и с охраной в десяток ландскнехтов, как Юрий мысленно их окрестил. На десяти повозках разное личное имущество привезли, и подарки – доспех миланской работы, великолепные палаши испанской ковки из непонятного Толедо, знать бы где оно, несколько штук отличного сукна, ларец с драгоценностями. И более, чем щедро профинансировали борьбу с османами, передав два десятка мешочков с тысячью дукатов в каждом.
Отозвались и на просьбу послать несколько знающих металлургов – трое богемцев, говорящих на вполне понятном славянском языке. Юрий гадал, кто они по национальности, но пришел к выводу, что вроде чехи, так как бывали в Праге.
А вот кораблестроитель Витторио ла Брайя, которого он тоже просил, оказался венецианцем. И то же с грамотой от самого дожа, сделанной словно по трафарету с Венской. Только по имени назвали Джорджио, что ввело в легкое недоумение – разве так имя Юрий звучит на их языке. Впрочем, Брайя и три его помощника оказались толковыми, и сейчас под их руководством спешно ремонтировались захваченные в яростном абордаже турецкие галеры…
«Можно отсидеться год или два, в лучшем случае. Потом припожалуют турки и татары в еще большем числе – а вот тут отбиться уже не получится. Задавят все массой!
И прибежит писец, окончательный и бесповоротный!
Надо рисковать, тогда есть шанс, пусть небольшой, но он все же имеется. Если правильные ходы ведут к неизбежному проигрышу, то нужно искать насквозь неправильные варианты – может быть, они и приведут к успеху. А если и нет, то всяко лучше воевать на чужой территории, чем позволить противнику разгромить свою землю.
Сейчас мне представился уникальный шанс громко заявить о королевстве Готия, и тем самым привлечь внимание сильных государств, и особенно московского царства. Хотя не знаю, к худому это будет, или хорошему, все слишком зыбко и неопределенно».
Юрий задумчиво поглядывал на свой флот – в последнюю майскую ночь удалось провести внезапную атаку турецких кораблей в лимане. Пловцы подорвали все четыре мавны – большие весельные гребные суда, вооруженные двумя десятками пушек каждый.
В средиземноморских странах такие, как объяснил ему венецианец Брайя, называются галеасами, и считаются «большими галерами» именно за счет своих более крупных размеров.
И действительно – эти огромные для Азовского моря посудины, в сорок метров длиной, не хотели тонуть, да и не смогли бы – сели на мель, погрузившись под орудийную палубу, и полностью лишившись возможности стрелять из пушек. Они были взяты на абордаж вышедшими из Кальмиуса «чайками» – схватка на каждом прошла яростной, но короткой. Полторы сотни турок – янычары, топчи-артиллеристы и матросы – были беспощадно истреблены, впрочем, они в плен не сдавались, отчаянно сопротивляясь. А вот две сотни невольников, прикованные к веслам, встретили освободителей восторженно – недаром весло служило символом каторги.