Но это все же случилось. Это был совсем другой человек, не такой, каким я его знала: добрый, ласковый и, пожалуй, чуть снисходительный ко мне, как можно быть снисходительным к ребенку. Это был ревнивец и грубиян, который счел, что между мной и Сергеем было что-то только потому, что мы разговаривали. Так уж получилось, что Сергей оказался единственным человеком, который не смаковал, затаив дыхание, все подробности нашего с Костей скандала, и поэтому постарался меня успокоить. Что он тогда мне говорил, я теперь не помню. Кажется, что-то насчет того, что в жизни бывает всякое, и не стоит расстраиваться из-за какой-то пьяной выходки. В конце концов все встанет на свои места, он будет чувствовать себя виноватым, я его, конечно, прощу, потому что чего только не простишь любимому человеку? В тот момент Костя и в самом деле за себя не отвечал, и я была уверена, что все устроится, хотя и терпеть не могу пьяных.
Оказывается, простить даже любимому человеку можно не все. Я так и вижу Костю в тот момент: не похожего на себя, да и вообще, не похожего на человека. С него почему-то ручьями стекала вода, как будто он искупался в Волге, и он смотрел на меня, а точнее, на меня и Сергея из-под слипшихся волос так, словно видел перед собой преступников, укравших самое дорогое, что у него было. Теперь-то я понимаю, что именно это Костя и чувствовал, если моя любовь и в самом деле была самым дорогим, чем он обладал.
Но тогда я еще ничего не понимала. Он просто стоял и смотрел мне прямо в глаза, а потом сказал, словно выплюнул, то, что я повторять не буду: мне до сих пор больно об этом вспоминать. Затем началась драка.
Вот почему той ночью я не сидела в «Экране» вместе с другими, и мы — на мои плечи наброшен Костин пиджак — не стояли на набережной и не смотрели на Волгу и мост в огнях. И мы не бродили по ночному городу, и Костя, сев со мной на первую попавшуюся по дороге скамейку, не пел мне мои любимые песни под гитару. Вместо этого я бежала, плача и спотыкаясь, по улицам, даже не зная точно, куда бегу.
Было совсем темно: половина фонарей не горела, половина еле теплилась, мигая в темноте. Иногда раздавался чей-нибудь хохот, визг, мат, звон разбитой бутылки. На скамейках тусовались компании. Не раз и не два мне кричали что-то вслед. Я всегда до смерти боялась ходить по темным улицам. С Костей было, конечно, не страшно, но сейчас я совершенно одна и беззащитна.
Помнится, стоило тогда подумать о моем страхе, двое верзил вдруг загородили мне дорогу. Из каждого можно было скроить двух таких, как я. Или это у страха глаза велики? От них исходил смешанный «аромат» пота, пива и сигарет — запах, от которого к горлу подкатила тошнота. Один из «крутых парней» схватил меня за руку.