— Когда гуляешь рядом с зловонной ямой, то поневоле портится настроение, — пробурчал Белов.
— И все время хочется заткнуть нос, чтоб не нюхать.
— И закрыть глаза, чтоб не видеть.
— Опустим эмоции, приступим к подробностям…
Выслушав рассказ Оленева, Лядащев задумчиво почесал переносицу.
— А ведь у меня там был наблюдатель.
— Значит, это его мы обнаружили с пробитой головой?
— Жалко, неплохой был агент, но суетлив… А Диц, значит, мертв?
— Утонул.
— Ну, значит, туда ему и дорога. Зовите девицу.
Анна вошла в комнату неторопливой походкой спокойного, знающего себе цену человека. Удивительно, как у этой ящерки быстро отрастал оторванный хвост. Девица опять была прекрасна, благоуханна и невинна, как пансионерка: платье было выстирано, отглажено, глубокий сон разгладил черты юного лица. Только здесь Корсак признал в ней свою старую знакомую.
— Да это… леди, прекрасная пассажирка, влекомая фортуной.
— Здравствуйте, Алексей Иванович. Рада вас видеть в добром здравии. — Она улыбнулась благосклонно, прошла на середину комнаты и села в придвинутое ей кресло. — Господа, что вы хотите от меня? — Голос девицы не выдал даже намека на волнение. — Князь, объясните, что все это значит?
— Это значит, сударыня, что эти трое господ спасли вас из рук барона Дица. Судя по всему, он собирался лишить вас жизни.
Лицо девицы озарилось благодарной, но вполне умеренной радостью.
— Какое счастье, что все так получилось. Барон похитил меня силой, увез в какой-то дом. Там меня заперли в подвале. Свеча погасла, там было много вина. Больше я ничего не помню.
— Ну что ж, будем вспоминать вместе, — неторопливо сказал Лядащев. — Поскольку я заранее уверен, что на все мои вопросы вы будете отвечать отрицательно, то начну с утверждения: вы служите немецкому секретному отделу, вы отравительница, шантажистка и клеветница.
Такого поворота Анна никак не ожидала, она неторопливо обвела глазами всех присутствующих, по мере движения головы глаза ее наполнялись слезами, словно в шее был спрятан невидимый ворот, руководящий слезоточивым каналом. Совершив полукруг головой, она уронила ее на руки и бурно зарыдала.
— Это ложь, клевета, зависть! — раздались ее всхлипы.
В комнату скользнула Мелитриса, задержалась у двери, стараясь быть незаметной, и даже палец к губам прижала, как бы говоря Лядащеву: «Я буду молчать как рыба, я ли не имею права присутствовать при развязке?» Никита отрицательно затряс головой. Он не только не желал присутствия жены рядом с корзиной чужого грязного белья, он боялся ее нервического срыва: пережитое Мелитрисой все еще оборачивалось по ночам мрачным кошмаром. Но Лядащев, видно, лучше знал его жену, потому что спокойно кивнул Мелитрисе, мол, оставайтесь, и Никите пришлось подчиниться.