— Но это ужасно, ужасно… Вы понимаете, как это ужасно?
— Успокойтесь, ваше высочество. Об этом никто никогда не узнает. Через три дня Анна оставит пределы России.
— Это единственный выход, — выдохнула Екатерина, а безжалостный взгляд сказал: «А надежнее бы — убить!»
— И еще я вынужден предупредить ваше высочество об ее отношениях с графом Александром Ивановичем Шуваловым.
— Доносы? Она была его доносительницей? — Екатерина даже несветски приоткрыла рот, так была удивлена.
— Думаю, что да.
— И Шувалов знал, что она отравительница?! — Слова ее снизились до шепота, в них звучал не столько ужас, сколько всепоглощающий интерес.
— Думаю, нет…
— Ах, князь, принесите воды. Жарко, сил нет!
Когда Никита раздобыл стакан ледяной кипяченой воды и принес ее на подносе, Екатерина уже пришла в себя. Она сделала глоток, потом опустила пальцы в воду, смочила виски.
— Примите слова благодарности, князь. Ваша служба так верна и так неприметна. Вы появляетесь всегда вовремя. Я никогда этого не забуду, и если мне когда-нибудь представится возможность — отблагодарю, — она усмехнулась, — …по-царски! А теперь скажите, чем кончилась та романтическая история, из-за которой вы поехали в Кенигсберг?
— Я женился, ваше высочество.
«На этой очкастой худышке, на этой бледной, юной и невзрачной?» — хотелось воскликнуть Екатерине, но она не произнесла этих слов, только горло ее завибрировало, как у надрывно поющей птицы.
— И счастливы? Вижу, вижу… Я вам завидую, князь. Мне меньше повезло с браком.
На следующий день, обсуждая с гофмаршалом мелкие, текущие дела своего двора, Екатерина сказала как бы между прочим:
— Да, граф, забыла вам сказать, я прогнала свою камеристку. Да, да, я говорю об Анне Фросс. Вообразите, она оказалась воровкой. Может быть, это просто болезнь, но ее страсть к золотым побрякушкам выходит за рамки обычной для женщины любви к украшениям.
Удивительно, как прозорливы иной раз бывают великие люди. Екатерина выбрала первую подвернувшуюся под руку версию, и она оказалась правдой.
Александр Иванович покраснел, задергал щекой, целый букет переживаний отразился на лице его, но дворцовая выучка взяла верх.
— И правильно сделали, ваше высочество. Не смею спорить. Эту куртизану и партизану давно надо было изъять. Она не заслуживала вашего доверия, — сказал он с сановитой неторопливостью.
И опять-таки был прав.