В новой тишине до моих ушей донеслись другие звуки: негромкий гул голосов из здания. Низкий мужской голос что-то крикнул, и мужчины засмеялись. Ответил высокий женский голос с резким изумлением, и последовало больше смеха.
Взгляд мальчика упал на дверь. Я задумалась, хозяин какого голоса оставил синяки на его лице и рассек его губу.
Я гадала, как для него выглядело мое лицо.
И мне было интересно, почему это было важно.
Я передала ему окурок. Смех загремел за дверью снова, царапая мои уши.
— Ты не думаешь просто убить их?
Вопрос вылетел из моего рта раньше, чем я поняла, что заговорила. Мальчик посмотрел мне в глаза. Смятения не было. Как и шока. Он знал, что я имела в виду.
Он затянулся, дым вылетел спиралью с его ответом:
— Все время думаю.
Его тихий голос был с хрипотцой, которая мне понравилась. И в нем была нотка акцента, но я не могла определить его по нескольким словам.
Странная легкость с дрожью пробежала по моему телу.
— Ты пробовал?
— Нет, — он смотрел мне в глаза, бросил окурок на асфальт и придавил ногой. — Еще нет.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сообщение бодро сияло на моем телефоне.
«Завтра Розовая Луна. Ритуал начинается в полдень. Не опаздывай!».
Я перечитала его, зная, что тон не был бодрым. Лейни никогда не была со мной бодрой. Презрительной — часто. Подозревающей — постоянно. Открыто враждебной — хоть раз в месяц. Но бодрой? Никогда.
Если честно, с презрением мне было уютнее, чем с бодростью.
Отклонившись на стуле, я бросила телефон на столешницу рядом с микроскопом. Белоснежный кот, отдыхающий с другой стороны от микроскопа, приоткрыл голубой глаз, а потом закрыл его. Я сжала переносицу до боли, чтобы эта боль прогнала туман из головы.
Розовая Луна. Никто не читал розоватую луну в начале лета плохим знаком, но она преследовала меня всю жизнь. Я родилась в Розовую Луну, и моя мать даже назвала меня в ее честь — Сейбер Роза — чтобы она преследовала меня вечность.
Дым с запахом цитруса дразнил мой нос, доносился из разбитых воспоминаний о далекой Розовой Луне. Я прищурилась, взгляд стал рассеянным, я видела тусклые вспышки темного переулка, холодного дождя и безликую фигуру в куртке с капюшоном. Осколки воспоминаний стали ничем, и удушающая волна горького и гневного отчаяния поднялась вместо них, сдавила мне горло, и я едва могла дышать.
Мой разум не мог вспомнить то время моей жизни, но сердце знало, что меня сломало.
Чаще всего я была рада, что не могла вспомнить.
Отогнав мысли о прошлом, я склонила лицо к окуляру микроскопа, стала крутить ручку фокусировки.
— Сейбер!
Дверь рядом со мной распахнулась, и я чуть не пробила микроскопом глаз.