— Погляжу на саврасок…
Разговор продолжался. Молодой мужик стал рассказывать, как в Баринове полицейский урядник арестовал какого-то человека.
— Одет по-нашему, по-деревенски. В полушубке, в валяных сапогах… Бороденка черная… А послушаешь его — сразу видать, пришлый, не мужицкого роду. Такие речи вел, сказать страшно…
— Да что же?
— Что? Подбивал против царя-батюшки идти…
— Эко!.. Да разве можно?
— Знамо, нельзя. Так ведь говорил…
— Смутьян…
— Царь нас освободил…
— Освободить-то освободил… Да землицы не дал…
— А что еще сказывал этот… кто мужиков бунтовать призывал?
— Что надо, мол, землю у господ-помещиков отобрать и между нами, крестьянами, поделить…
— Куда хватил!..
— Да… За такие разговоры в острог да в Сибирь…
Вернулся постоялец, ходивший проведать в конюшне лошадей. Тулуп его запорошен снегом.
— Метет не на шутку. Такая круговерть…
— Вовремя мы добрались, — отозвался кто-то из угла. — Не приведи господь очутиться сейчас в поле…
И в самом деле, даже в доме слышно, как вьюжит на улице все сильнее и неистовее. Доносятся свистящие порывы ветра, дребезжит стекло, стучит что-то снаружи — не то ставень, не то доска… А в комнате тепло, уютно. В полусумраке мигает на столе лампа с закоптившимся колпаком, разливая вокруг желтоватый свет. Пахнет щами, овчиной, махоркой-самосадом… Мужики уже укладываются по лавкам, накрываются верхней одеждой, а Анюта все еще не уходит, знает, что они сразу не заснут, еще что-нибудь расскажут. И верно…
— Э-эх… — слышится чей-то тяжкий вздох. — Жисть эта — суета сует… Копошится человек, копошится, а все одно помрет…
— Что ты, старый, на ночь о смерти заговорил?
— Да чего уж… Правду говорю. Разве не так?
— Так… Но к чему про смерть поминать? Живой о живом думает…
— Хошь, парень, сказку скажу?
— Скажи. Про кого?
— Про Анику-воина. Не слыхал?
— Не приходилось. Валяй… Сказки я люблю…
— Тогда слушай… Жил-был на свете один человек — Аникой-воином звали его… Разбойник, душегуб, каких еще свет не видывал. Жил он двадцать лет с годом, пил-ел, силой похвалялся, разорял торги и базары, побивал купцов и бояр и всяких людей. И задумал Аника-воин ехать в Ерусалим-град церкви божии разорять, взял меч и копье и выехал в чистое поле — на большую дорогу. А навстречу ему Смерть с острою косою. Стал он над нею насмехаться, спрашивает: что за чудище такое? А та в ответ: я твоя смерть — за тобой пришла… Аника-воин ничуть не оробел, стал ей грозить, силой своей похваляться… Смерть же ему говорит: «Сколько ни было на белом свете храбрых могучих богатырей, я всех одолела. Сколько побил ты народу на своем веку! И то не твоя была сила, то я тебе помогала». Рассердился Аника-воин, напускает на Смерть своего борзого коня, хочет поднять ее на копье булатное, но рука не двигается. И напал на него великий страх… Стал он умолять Смерть дать ему сроку прожить один год, полгода, хоть три месяца… А Смерть ему: «Нет тебе сроку и на три часа». Тогда Аника-воин говорит: «Много есть у меня и сребра, и золота, и каменья драгоценного… Дай сроку хоть на единый час — я бы роздал нищим все свое имение». Отвечает Смерть: «Как жил ты на вольном свете, для чего тогда не раздавал своего имения нищим? Нет тебе сроку и на единую минуту!» Замахнулась Смерть острою косою и подкосила Анику-воина: свалился он с коня и упал мертвый…