А как брат писал «Бал в Мулен де ла Галетт»? Он поселился там на полгода, перезнакомился со всем тамошним мирком и его особой жизнью, которой не передали бы никакие натурщики, и, вжившись в атмосферу этого популярного кабачка, с ошеломляющим подъемом изобразил царящую там бесшабашную суматоху.
Что он делает, когда берется за портрет? Просит модель держаться, как обычно, сидеть в своей всегдашней позе, быть в своем повседневном платье, чтобы ничто в картине не напоминало о натянутости и предварительной подготовке.
Поэтому его творчеству, помимо чисто художественной ценности, присуще все обаяние sui generis правдивой картины современной жизни. Он пишет то, что мы видим каждый день; он запечатлел нашу жизнь на полотнах, которые безусловно останутся самыми живыми и гармоничными документами эпохи.
В «Акробатках», например, не чувствуется никакой композиционной нарочитости. Кажется, что с помощью какой-то невероятно утонченной и мгновенной техники художник на лету схватил движение обеих девочек. Именно так они шли по цирковой арене, улыбаясь публике и посылая ей воздушные поцелуи. Не стану употреблять высокие слова, вроде «реализма» или «импрессионизма», а просто скажу, что на картине — подлинная жизнь со всей ее поэзией и прелестью. Это отсутствие какой бы то ни было «условности» — я всячески это подчеркиваю — доставляет мне бесконечно много радости; оно дает мне ощущение природы во всей непредвиденности и напряженной гармонии; сама природа обращается ко мне с картины, не вынуждая меня считаться с «талантом» художника, тем самым «талантом», который преследует вас, становится между вами и полотном и сводит на нет все впечатление от последнего.
Если проследить в целом творческий путь моего брата, можно заметить, что у него нет так называемой «сделанности». Каждое его произведение написано по-иному, и тем не менее оно «держится»: он с первого дня угадал свою дорогу и шел по ней, руководствуясь одним стремлением — добиться не совершенства выполнения, а наиболее полного восприятия гармонии природы.
Вы видели почти исключительно его пастели. Но разве они не производят того же впечатления, что его работы маслом? Достаточно вспомнить портрет маленького сына Альфонса Доде — «Ребенка в голубой шапочке», «Портрет де Банвиля». Вы слишком увлечены глубоким чувством натуры, которым дышат эти вещи, чтобы думать о том, какова их фактура.
Я обещал Вам набросать портрет брата в двадцати строках. Извольте. Вид у него задумчивый, мечтательный, грустный; взгляд рассеянный — таким Вы не раз видели его, когда он торопливо пересекал бульвар. Забывчивый, разбросанный, он по десять раз возвращается к одному и тому же, так и не берясь за дело; на улице он всегда спешит, дома всегда неподвижен, целыми часами не шевелится и молчит. О чем он думает? О картине, которую пишет или собирается писать? Он избегает разговоров о живописи. Но если Вам хочется видеть, как проясняется его лицо, или услышать, как он — о, чудо! — напевает веселую песенку, попробуйте застать его не за столом, не в местах, где люди развлекаются, а там, где он работает.