Примечательно, что король больше, чем законных, любил своих побочных детей. Объяснение тому двоякое. Можно предположить — это пристрастие происходило оттого, что законные дети считались «детьми Франции», а незаконные принадлежали только отцу. Но можно найти причину этой любви и в другом. Король, как широко известно, говорил: «Государство — это я». Легитимизируя побочных детей, провозглашая сыновей от фавориток принцами, он тем самым утверждал свою самодержавную, абсолютную власть. Собственной волей приравнивал легитимизированных принцев к принцам крови, законным представителям династии.
Особенное значение это приобрело после смерти дофина, единственного сына Людовика XIV и Марии-Терезии, а затем и внука, герцога Беррийского, когда наследником французского престола стал малолетний правнук короля — будущий Людовик XV. Еще раньше его величество женил принца крови, сына своего брата, Филиппа Орлеанского-старшего и внука Людовика XIII, то есть «внука Франции», герцога Шатрского, вошедшего в историю под именем Филиппа Орлеанского-младшего, регента, на мадемуазель Блуа, своей побочной дочери от Монтеспан. Это тоже имело немалые последствия.
Но так или иначе забота короля о незаконных детях создавала видимость добродетели: чадолюбие всегда считалось ее признаком.
К тому же Людовик XIV не одобрял извращенного разврата, преследовал и наказывал тех, кто был в нем уличен.
Эти приступы «нравственности» — разумеется, весьма своеобразной — объясняют, почему выбор короля уже в конце 70-х годов XVII столетия пал на Ментенон и в особенности влияние, которое она постепенно приобретала на него и на ход государственных дел. Ее владычество, продолжавшееся тридцать два года, до самой смерти Людовика, оказалось самым длительным и самым могущественным.
Властолюбие все больше соединялось в монархе с набожностью. Иезуиты сумели его убедить: «Всякое иное религиозное учение… посягает на власть короля и заражено независимым и республиканским духом» (Сен-Симон, «Мемуары»), а сами эту власть, в полном согласии с Ментенон, себе подчинили.
А «большой двор» с сожалением вспоминал о веселых днях Лавальер и пышности времен Монтеспан. Чистота нравов, а точнее — мрачная чопорность, томительная скука, введенная Ментенон, «большому двору» не нравилась, но он вынужден был им подчиняться так же, как «малые дворы». И вспомнить только, что перед своим возвышением она была гувернанткой детей короля от Монтеспан! Ее письменные отчеты о своих воспитанниках и привлекли внимание Людовика. А потом вдова Скаррона стала поверенной и советчицей своей патронессы, для того чтобы ее заменить.