День начинается с молитвы, разносящейся из репродуктора на минарете. Живут здесь мусульмане-сунниты (2500 человек). Однако многие улицы сохраняют христианские названия, что еще раз напоминает о бурной истории острова. Из тесной улички доносится перестук молотков. Двери маленьких мастерских открыты настежь. Работают в основном пожилые люди. Ребятишки плещутся в воде. На наших глазах шестилетний малыш, придерживая на плечах годовалого брата, поплыл в море. Невольно вспоминаешь, что Арвад был родиной знаменитого мирового чемпиона по плаванию на дальние дистанции Мухаммеда Зейтуни.
Внутри крошечных двориков, стиснутых заборами, женщины занимаются своими делами. На окнах и верандах многих домов — густые деревянные решетки, наследие прошлого. Изредка за ними мелькают тени. Нас явно рассматривают, но мы не видим ни лиц, ни фигур, истинная мусульманка должна скрываться от посторонних взглядов. Будучи приглашенными в гости, идем к большому дому, типично арабскому. «Здесь жила когда-то наша семья, — говорит Хасан Сабра, начальник службы эксплуатации порта Тартус. — Отец мой был крупным судовладельцем на Арваде, имел 19 детей и, чтобы не распылить состояния, запретил браки вне своей многочисленной семьи. Дети его выходили замуж и женились на своих двоюродных братьях и сестрах. Я первый нарушил этот запрет, взяв девушку из Тартуса. Отец умер. Многочисленная семья распалась. Много событий и перемен произошло на острове за это время. Дом этот принадлежит всем и в то же время никому. Сейчас никто не хочет в нем жить. Дети разъехались. Я стал инженером и остался работать в порту».
С начала века на острове шла бурная ломка патриархального быта, и примером этого служила судьба семьи Сабра. С портрета, висевшего в одной из комнат, на нас смотрело лицо властного и уверенного в себе человека. Кое-какие его черты напоминали черты Хасана. Под этим строгим и назидательным взглядом мы следовали из одной комнаты в другую. После смерти хозяина здесь почти ничто не изменилось. Мебель начала века. Резные деревянные буфеты и платяные шкафы, зеркало в изящной раме — все говорило о прошлом достатке. Но на всем лежала печать запустения. Солнечный свет слабо проникал сквозь запыленные высокие окна. Через открытые двери проникал легкий освежающий ветерок с моря.
Нас пригласили на женскую половину. Восклицаниями встретила гостей пышная женщина лет тридцати в свободной белой рубахе. Всплескивая руками, удивленно и радостно спрашивала, почему не предупредили о приезде. На полу, на тюфяке, сгорбившись и подобрав по-восточному ноги, сидела сухонькая старушка в сером бесформенном одеянии. «Ей уже больше девяноста лет», — шепнули нам. Возраст чувствовался и во взгляде женщины, тупом и безразличном, направленном в одну точку. Мужские руки подхватили старуху, еще мгновение— и она исчезла где-то во внутренних комнатах: зрелище старости не должно было омрачать взор гостей. И казалось, что вместе со старушкой прятался, исчезал, растворялся старый мир.