Ненависть. Все делается под знаком ненависти. Несчастная страна! Жиро пугало огородное и как таковое шума не боится. Это сущность его военной отваги. Но, будучи пугалом, он боится ветра.
И тот, другой, для которого сам господь бог - голлист.
И вся эта банда крабов, которые умеют только одно - ненавидеть.
Ах, страна моя...
А мой министр, Летроке(15), которого извлекли из нафталина, эксгумировали из недр музея Гревен(16), - до чего же ему хочется, чтобы его принимали всерьез!..
Один генерал спросил: Летроке - кто это?
Тридцать суток заключения в крепости.
В Дакаре, в кабаке, некий командир соединения изрек, глядя на портрет Великого Могола:
- Приколите его как следует, а то вон кнопки выпали! А лучше вставьте в рамку, под стекло, по крайней мере красивее будет...
По крайней мере... Пятнадцать суток строгого ареста за по крайней мере!..
Один полковник в дакарском кабаке заметил:
- В тунисской армии(17) было больше раненых, чем в армии де Голля солдат.
(Кстати, это верно.)
Полковника стерли в порошок - поделом ему.
Снова преследуются виновные в оскорблении величества, снова имеет силу закон о святотатстве.
И это в разгар борьбы с нацизмом!
Ну как, скажите, мне все это выдержать?
Мне так горько, что сил больше нет...
Я сказал себе эти слова потихоньку, словно они бог знает как поэтичны: хотелось немного поплакаться. То, что я писал тогда о Ливии, - правда. Когда в последний день на рассвете парашюты оказались сухими(18) и я решил, что мне конец, я минут десять лежал не двигаясь и утешался одной-единственной фразой, которая очень трогала меня: Сердце высохло... высохло... из него не выжать ни слезинки!
Такого же утешения я искал и сейчас; свернулся на кровати и твердил, баюкая себя: Мне так горько, что сил больше нет...
Но эти слова - словно китайские рыбки. Вынутые из воды, они уже ни на что не похожи. Вот так и слова, выхваченные из сна...
И все-таки это правда. Мне так горько, что сил больше нет (...)
24-12-43
Рождественская ночь.
В поместье Ла-Моль у дяди Эмманюэля(19) помню изумительный вертеп: ясли с овцами, лошадьми, быком; а еще там были пастухи, и ослик, и трое царей-волхвов, каждый вдесятеро выше лошади, а главное - запах воска: он для меня неотделим от всякого праздника... Мне было пять лет.
Благодарность, возносимая миром за рождение крошечного ребенка, - как это поразительно! Две тысячи лет спустя! Род человеческий сознавал, что должен взрастить чудо, как дерево растит свои плоды; и вот он весь стеснился вокруг чуда - какая в этом поэзия!
Цари-волхвы... Легенда или история? А до чего красиво!