– Сперва, – шептала вдова Феодора у очага, – будут войны между народами. Затем явятся лжепророки. Скоро звезды падут с неба, а затем и солнце, и все обратятся в пепел.
У Марии ноги стали совсем белые, в нужник ее приходится носить на руках. Они дошли до последней части кодекса, и некоторые листы настолько испорчены, что Анна разбирает одну строчку на три страницы. Ворона летит через небесную бездну, кувыркается между зодиакальными созвездиями.
С этих икаровских высот, паря на крыльях, осыпанных звездной пылью, я видел землю далеко внизу такой, какова она на самом деле: пригоршней грязи среди бескрайнего простора. Ее царства были не более чем паутинками, ее воинства – крошками. Потрепанный ветрами и опаленный, обессиленный, лишившийся половины перьев, я без всякой надежды летел между созвездиями, когда вдруг приметил далекое сияние, золотую филигрань башен, клубы облаков…
Текст обрывается. Строки расплылись от воды, однако Анна их сочиняет: город из серебряных и бронзовых башен, окна сияют, на крышах полощутся флаги, птицы всех видов и расцветок носятся кругами. Усталая ворона летит со звезд.
Вдалеке грохочут ядра. Пламя свечи дрожит.
– Он никогда не терял веры, – шепчет Мария. – Даже когда смертельно уставал.
Анна задувает свечу, закрывает кодекс. Думает о том, как Одиссея выбросило волнами на феакийский берег.
– Он обонял среди звезд аромат жасмина, – говорит она, – и фиалок, и лавра, и роз, винограда и груш, бесчисленных яблок и бесчисленных смокв.
Подле иконы святой Коралии стоит шкатулочка, которую Анна забрала в брошенной мастерской итальянцев. На треснувшей крышке – дворец с множеством башен. Писцы говорили, в Урбино есть люди, которые делают линзы, позволяющие видеть за двадцать лиг. Люди, способные нарисовать льва так похоже, что кажется, сейчас он выпрыгнет из страницы и съест тебя.
Наш господин мечтает создать библиотеку лучше папской, говорили они, библиотеку, где будут все когда-либо написанные книги. Чтобы она стояла до конца времен.
Мария умирает двадцать седьмого мая, все женщины дома молятся рядом с ней. Анна кладет ладонь сестре на лоб и чувствует, что та холодеет.
– Когда ты снова ее увидишь, – говорит вдова Феодора, – она будет одета светом.
Хриса поднимает Мариино тело легко, словно стопку высохшего на солнце белья, и несет через двор к воротам Святой Феофании.
Анна сворачивает аксамитовое оплечье – пять довышитых птиц в сплетении цветущих лоз. В какой-то другой вселенной, возможно, рыдает вся семья: их мать и отец, тетки, двоюродные братья и сестры, маленькая церковь убрана розами, певчие поют ангельскими голосами. Душа Марии плывет среди херувимов, винограда и павлинов, как на ее вышивке.