Все-таки поддел Микола своего друга Тишку, который, видимо, был скептически настроен по отношению к его историческим изысканиям.
Мне кажется все же, что Микола напрасно уколол Тишку. Лесничий мог, конечно, и не знать, в каком месте было когда-то городище. Но это еще не значит, что он безразличен к истории Батьковичей. Он, может, и сам делает эту историю. Тишка хвалится бересклетом, но молчит про дубы. А ведь он посадил их гектаров сто. Бересклет через десять лет вырубят на гуттаперчу, а дубы будут расти и расти. Лет через триста поглядят на них люди и скажут: «Недаром прожил на свете человек, который вырастил эту дубраву!»
В гаю играет мандолина, слышатся голоса — молодые, незнакомые. Может, те двое, у которых завтра будет свадьба, тоже ходят по дорожкам, слушают мандолину, тихий шепот серебристых тополей и думают о своем счастье. В чем только они видят это счастье? Микола, должно быть, об этом лучше знает, ведь он идет на их свадьбу, он же учил их.
Мы не одни в зеленом домике. За соседним столом, застланным такой же, как у нас, клеенкой с длинноногими журавлями, сидят трое. У них свой разговор, до которого нам нет никакого дела. Но вот один из этих незнакомых нам людей произносит слова, от которых мы все трое вздрогнули.
— За Ивана Ляпицу! — поднимает незнакомец чарку.
— Пусть ему земля пухом будет, — говорит другой.
Это сказали незнакомые люди, которые, может, и не живут в Батьковичах. А ведь мы лучше знаем Ивана Ляпицу и, может, даже обязаны ему больше, чем кому-либо другому.
Перед войной не было в Батьковичах ни старого, ни малого, кто бы не знал низенького, щупленького каменщика и печника Ивана Козлюка, которого прозвали Ляпицей.
Идем шумливой гурьбой в школу, а навстречу — Ляпица в своем одубелом от глины фартуке.
— Вы не видели, курносые, моих волков? Сбежали они у меня.
— А какие ваши волки, дяденька?
— Белые, красные, зеленые — всякие.
— Ха-ха-ха! А разве есть красные волки?
— Так чего же вы уши развесили, неучи? А еще природу изучаете. Марш в школу, бездельники вы, лежебоки. Я вот расскажу вашей учительнице!
А в школе в тот день только и разговоров про зеленых и красных Ляпицевых волков.
Во всех Батьковичах нельзя было найти хаты, где бы Иван Ляпица не сделал печи или голландки. Его печи и голландки не дымили и не чадили. Бывало, идет Ляпица морозным днем и кричит:
— Войско мое, стройся!
И из всех труб поднимаются в небо ровные столбы дыма.
Был у Ляпицы кум и наилучший друг Кузьма, тоже каменщик. Его, может, считали бы немым, если бы он, выпив, не говорил постоянно одни и те же слова: «Все, брат, от земли — и хлеб и глина. А если будет хлеб и глина — все можно сделать, брат…»