Щиты никто не охраняет, и мы приступаем к работе. Тишкиным колуном рубить нельзя, им можно только ломать и крошить, ведь его, должно быть, не точили с тех пор, как он попал к своему нерадивому хозяину. Мы ломаем и крошим до тех пор, пока не вырастает целая гора планок. От Тишкина двора до железной дороги метров триста, и через час мы забрасываем дровами все сенцы. Хорошему хозяину их хватило бы на месяц, но у Тишки они разойдутся за два дня.
— Слушай, приведи в порядок окна, — просим мы Тишку. — В хате хоть волков гоняй. Тут воз дров спали — не натопишь!
— Все равно холодно будет, — безразлично отвечает хозяин.
— Забьешь окна, так потеплеет.
— А как ты завалинку засыплешь? — огрызается Тишка. — Земля замерзла, как камень. А снизу еще больше дует.
Тишку не убедишь.
В печке потрескивают смолистые доски, неровные отблески света скачут по темным стенам, по столу, заваленному книгами, по полке, заставленной разными бутылками и банками. Мы пристраиваемся возле печки, греемся и молчим. Может, это и лучше, что Тишкина хата имеет такой убогий вид. Во всяком случае, она не вызывает никаких подозрений.
Нам ненавистна мертвая, затаенная тишина, нависшая над местечком. Но что делать? Фашисты явились к нам не в гости. Собираясь у Тишки, мы ругаем их последними словами, пророчим им скорую гибель. Но немцы от этого, кажется, не чувствуют себя хуже. Они с грохотом вломились к нам на своих танках и машинах, их самолеты заполонили небо. Фашисты шагают по местечковым улицам, презрительно, свысока поглядывая на все наше. Бывают минуты, когда нам хочется вцепиться им в горло зубами. Но зубами фашистов, видимо, не передушишь.
Из всех нас один Тишка имел какое-то касательство к военному делу. Он перед самой войной окончил десятилетку, и его в первые дни войны взяли на окопные работы. Мы, четверо, кончили по девять классов, успев для десятого купить только учебники.
Узнав, что Тишка вернулся домой, мы сразу же бросились к нему. Нам так хотелось узнать, что делается там, на фронте, хотелось услышать что-нибудь утешительное. Но Тишка сказал очень немного, и его вести нас не обрадовали. Он плелся от Орла больше месяца, принес домой осьмину вшей и необычайный аппетит. Теперь он сидел на печи, ел картошку и ругался. Про войну и политику он даже не хотел и говорить.
Но отступиться от товарища так легко мы не могли. Мы пришли к Тишке и на второй и на третий день, натаскали ему щитов и за какую-нибудь неделю отогрели его. Он стал понемногу оживать.
— Правда, что немцы взяли Москву? — допытывались мы у Тишки.