В повседневности лагеря следует выделить, ну, как-то учесть обычно не привлекающих к себе большого внимания людей особого склада, как бы несколько призрачного характера. Числом они, опять же, могут с полным правом хвалиться и кичиться, словно огромное бессмысленное стадо, имя им, как говорится, легион, так что с арифметикой в данном случае все понятно… и если бы это было все, что можно о них сказать! Но нет… Они придавлены и, пожалуй, забиты ужасно и производят впечатление жалкого сброда. Их участие в волнениях, в шумном общем движении со всей очевидностью сводится к нулю, даже если воображать, что со временем они выяснятся как главные виновники случившегося. Они словно и не замечали этого движения, или поднимались, в лучшем случае, до невеселого рассуждения, что развязка разгорающейся драмы, как пить дать, обернется для них бедой. Если введут войска, пострадают в первую очередь они, а может быть, зачинщики бунта даже прикажут выставить их в качестве живого щита против дубинок (а то и пуль, кто знает) наступающих. Мало кто из этих людишек верил в некий благополучный исход, в то, что в результате столкновения с администрацией условия жизни в лагере, а заодно и их собственное положение изменятся к лучшему.
Но было кое-что поярче этой серой скучной массы. Уже задействовали для несения патрульной службы отверженных, распоследних, то бишь петухов, всех этих опущенных, которых в лагере было до полусотни. Эта категория не нуждалась в специальном выделении и учете, она, наверное, и задумывалась с тем, чтобы быть опознанной с первого взгляда, а вместе с тем и привлекательной для особо заинтересованных. Поскольку не все они были сплошь добровольцы, самоотверженные проводники греховной страсти, а были среди них и жертвы, мученики, то сквозила некая судорожность в их манерах и ухватках, что давно уже стало печатью, своего рода клеймом их сообщества. Но дело не доходило до роли, которую судорожности приходится играть в свободном мире, когда подобные люди пытаются очаровать тех, кто не способен с первого взгляда догадаться о сути напускаемых на них чар. Иными словами, на воле действует закрытая и всеми доступными средствами пробивающая себе дорогу группа, в лагере — открытая, хорошо обученная и ко всему готовая. В лагере царство открытости простирается если не на все, то на очень многое и прежде всего на самые темные и грубые свойства человеческой природы, на воле на первый план выходят условности и даже предрассудки, а потому многое в свободном мире выглядит закрытым. Где при этом правильно и хорошо, а где худо и несносно, это уж каждый решает в меру своего разумения или в силу тех или иных обстоятельств. В заволновавшейся же смирновской колонии вопрос, насколько здешние «петухи» экзотичны, привлекательны или неприятны исследовательскому взору со стороны, и раньше не стоял остро, а теперь вовсе сошел на нет. Бедолаг пинками гнали из барака на службу лагерному «отечеству», а состояла их «воинская» повинность в том, чтобы курсировать по территории, внимательно следя за перемещениями все накапливавшихся в окрестностях солдат. Они продолжали безысходно терпеть надругательства и поношение, по-прежнему пользовались ими, но они превратились теперь еще и в воинов совершенно бесполезной для них революции. И если войска введут, на них обрушится первый удар.