Увлекшись, директор Филиппов вскочил на ноги и говорил так, словно выступал перед огромной аудиторией.
* * *
За чаем Орест Митрофанович рассказал московским гостям об убийстве судьи Добромыслова и о найденном в лагере трупе осужденного.
— Эти убийства как-то связаны между собой? — осведомился Филиппов, поудобнее устраиваясь в кресле.
— Да откуда же мне-то знать? — выпучил глаза толстяк.
— Человек пишущий, чтобы сладить сюжет для очередного опуса, связал бы запросто.
— Но я не пишущий!..
— Это заметно, — проговорил директор рассеянно. — О нет, — встрепенулся он, — я не упрекаю тебя за слабую деятельность в нашем направлении, то есть не вменяю ничего такого, деятельность как раз видна, одна эта твоя встреча с майором дорогого стоит… Я рассуждаю вообще…
— Встреча с майором это так, пустяк, — возразил Причудов сухо, поджимая губы. — Ничего не дала. Что бунт подавят, и без майора известно.
Якушкин вмешался в разговор столичного главы и провинциального резидента.
— Я ведь немножко сродни типу хорошо описанного в нашей литературе лишнего человека, — сказал он. — Мне пристало произносить речи, был бы повод.
— А повод всегда найдется, — снова приободрился, подобрел Орест Митрофанович.
— Но только и слышишь, что об убийствах, а разве это достойный повод для такого человека, как я? Расчеты прожектеров от юриспруденции на исправление осужденных в лагерях, запавшие в память намеки некоторых литераторов на возрождение мыслительных способностей перед казнью, мечты о чудесном преображении масс в виду светлого будущего — все это чепуха. Человек рождается либо с аппаратом, создающим мысли, либо без него. Борьба идет не столько между добром и злом, сколько между умными и глупыми. Вот только аппарат со временем портится, а глупости хоть бы что. Мы на грани вырождения.
Слушатели, потупившись, принялись обдумывать услышанное.
О начальнике колонии майоре Сидорове некоторые отзывались как о рохле, утверждали, что из бравого некогда офицера он давно уж превратился в некий студень. Как бы то ни было, перед штатскими этот человек умел показать себя с лучшей стороны, тотчас внушить им мысль: вот образцовый вояка! Моложавый и подтянутый, убедительный, если принять во внимание его великолепную офицерскую выправку, встретил майор столичных правозащитников на редкость любезно. Едва они вошли в его кабинет, он стремительно выбежал из-за стола и с необычайным воодушевлением потряс руку Филиппову, а затем и журналисту, которого воспринял как старого доброго знакомого — виделись на освящении молельни. Облик его говорил, казалось: вот, я старый служака, дослужился, правда, всего лишь до майора, сижу тут в чистеньком кабинете, мебель прекрасная, выдержанная в строгом стиле, а в окне, обратите внимание, сосредоточен, как в фокусе, отличный обзор пребывающей в моем ведении колонии, бунтует нынче народец, что есть то есть, но мы ничего, не жалуемся, погодка, между прочим, чудесная, весна, весна, в общем, живем помаленьку… Пожав мясистую руку Ореста Митрофановича, майор вдруг в какой-то задумчивости немного отстранился и, словно что-то беспокойно припоминая, устремил на толстяка умный, вопросительный взгляд.