Блестящий оратор, Чубайс подготовился к пресс-конференции как к последней схватке. Он говорил почти час по-английски, еще полтора часа – по-русски.
«– Существует два Зюганова, – объяснял Чубайс, – Зюганов для международных финансовых кругов и Зюганов для внутреннего употребления. Первый – за многоукладность экономики, за частную собственность, против национализации, за зеленый свет для инвесторов, за политический плюрализм.
– Посмотрите, какая душка! – воскликнул Чубайс. – Просто душа радуется! Так и хочется вступить в КПРФ»[57].
Но внутрироссийский образ Зюганова был прямо противоположным. Именно его Чубайс продемонстрировал с помощью газетных публикаций, в том числе выдержек из программы КПРФ, принятой всего за год до Давоса. Там черным по белому было написано, что необходимо «возвратить народу и взять под контроль государства имущество, присвоенное вопреки общественным интересам».
«Кто будет решать, вопреки оно "присвоено" или не вопреки? – спрашивал Чубайс. – Надо полагать, сами же коммунисты и будут решать. Как после 1917 года». Вполне умеренную левую программу КПРФ он иллюстрировал зюгановскими интервью, где говорилось про эмиссаров из МВФ и прочих мировых финансовых центров, которые ведут себя в России как гитлеровские гауляйтеры. Доллары ударили по российской экономике сильнее фашистских танков и самолетов, говорил[58] Зюганов. Для западной аудитории, радовавшейся переходу России к демократии и свободной рыночной экономике, высказывания Зюганова казались дикостью.
Чубайс убеждал, что сравнение Зюганова с восточноевропейскими коммунистами несостоятельно. В России первым шагом коммунистов при победе Зюганова стало бы подавление свободной прессы. Следом новый президент «отправит всех своих политических оппонентов за решетку», настаивал Чубайс. Далее – национализация. Если тогда в частном секторе производилось 76 % ВВП, то задача компартии была прямо противоположной – национализировать не менее 75 % частной собственности.
Чубайс до сих пор считает ту пресс-конференцию своей победой. «Мы били наотмашь. Это была ударная история, которая взорвала Давос и сильно испортила картину Зюганову», – вспоминает Чубайс.
Вторым человеком, который, находясь в Давосе, решил бороться за Ельцина, стал Борис Березовский. На одном из банкетов предприниматель Михаил Ходорковский случайно услышал разговор Березовского с финансистом Джорджем Соросом. Тот спрашивал Березовского, понимает ли он, что, придя к власти, коммунисты в считаные дни растопчут либеральную экономику, демократию, свободу слова и самого Березовского. Березовский вроде бы и понимал, но ресурсов для противостояния не видел