Он уже снова повернулся к машине, когда мягкий голос позади него задумчиво произнес:
— Я думал, дождь никогда не начнется.
Чеймберс резко обернулся, но не увидел ничего, кроме повторяющегося проволочного узора. Он взглянул в сторону белого свечения прожектора, раздумывая, стоит ли окликнуть свою команду, хоть и знал, что они никак не смогли бы получить доступ со своей стороны. Передумав, он подошел к забору, схватился пальцами за сетку и прислонился лбом к холодному металлу. Когда его глаза привыкли к темноте, он различил приближающуюся к нему темную фигуру.
— Мне нужно было убедиться, что вы ее найдете, — гордо сказал Коутс, останавливаясь всего в нескольких футах от преграды между ними. Его лицо было окутано тенью, как чистый холст, которым он и являлся. Он развернулся, чтобы уйти.
— Вы до нее не доберетесь, знаете? — крикнул Чеймберс в пустоту. — До Элоизы. Она у нас. В безопасности… Мы знаем про лавровые листья! — в отчаянии выпалил он. Прошло несколько мгновений, прежде чем Коутс вернулся.
Побежденный любопытством, он подошел прямо к забору, чтобы посмотреть Чеймберсу в глаза. Их лица находились всего в нескольких дюймах друг от друга.
— Значит, мы все же были правы? — дразняще спросил Чеймберс. — Эти статуи для нее.
На лице подражателя появились скорбь и сожаление.
— Это все делалось для нее — когда я убивал… когда не убивал. — Коутс, похоже, погрузился в воспоминания. — У вас есть хоть малейшее представление, как тяжело отрицать свое естество? Полностью изменить себя ради кого-то другого? Вы когда-нибудь любили достаточно сильно, чтобы это сделать?
Чеймберс пристыженно молчал, потому что он совсем не поменялся, нарушая обещания, чтобы преследовать серийных убийц.
— Семь лет я держался, — продолжил Коутс, доверяясь Чеймберсу, как старому другу. — …Когда я ухаживал за ней, когда мы были вместе, даже после, когда я хотел одного — вернуть ее. Я так старался быть нормальным… А потом вы вернулись ко мне. Вы показали мне, как сильно я обманывался, веря, что я никогда не получу свой счастливый конец, что бы ни делал. — Он печально рассмеялся. — Знаете, мне кажется, ненадолго даже я поверил, что поменялся.
Чеймберс ощутил, как пальто Коутса соприкоснулось с его пальцами.
— Я не позволю вам ей навредить.
— Навредить ей? — растерянно сказал Коутс. — С чего бы мне хотеть ей навредить?
— Потому что вы — больной ублюдок, который винит всех, кроме себя, в своей врожденной посредственности. — Даже в тени Чеймберс видел, как на его лице отражается злость. — А, вы все же способны испытывать эмоции? — издевательски сказал он. — Я не был уверен.