Алена померила — оба сидели как влитые.
— Ну просто королева! В этих твоих Каннах все умрут от зависти, попомни мое слово! Таких нарядов не будет ни у кого, это ж не платья, это ж произведения искусства! Это винтаж, такое в моде всегда. А как тебе моя вышивка? — Павочка сунула в лицо Алене манжет с яркими цветочками. — Нет, ты посмотри на стежочки! А изнанка? Ты полюбуйся изнанкой! Ни одна нитка не торчит! Мне явно в нем чего-то поначалу не хватало, какое-то оно было слишком простое и я решила внести свои коррективы, вот руку и приложила! Хотя избыток вкуса убивает вкус, это еще Шекспир сказал, может, и зря, что вышивку добавила, — Павочке все равно срочно хотелось получить свою долю славы.
— Не призналась бы, я б решила, что в Доме моды такую красоту вышивали, не подкопаешься! — Лидка тоже стала пристально рассматривать вышитые цветочки, которые оплетали, словно живые, вырез, изящно подчеркивая его форму. — А ты эти платья, по-моему, к какому-то событию заказывала, я ж их на тебе помню, видела давным-давно!
— Ну да, на премьеры! Зеленое на «Веселую вдову», а черное на «Королеву чардаша». У всех баб челюсть отвисла, когда я в черном появилась. Нда, завидовали мне все тогда, но, как выяснилось, до поры до времени — была я еще душевно здоровая, с повышенным чувством справедливости, вся такая высокая, ладная, кровь с молоком, с гривой черных волос, в бабушку мою, Клавдию Семеновну, одна порода. Она в деревне под Житомиром жила, так с утра первым делом в курятник за свежим яичком, в него пару ложек домашней сметаны да пятьдесят грамм своего самогона. Это у нее называлось «ковтнуть». Ну и дожила до ста лет без истории болезни. Так вот и я в нее была, и здоровьем, и всем остальным, ну а потом вы сами знаете… — Пава замолчала, глубоко вздохнув, и тряханула головой, словно сбрасывая с себя навалившуюся боль. — Чего это я вдруг про бабушку? В общем, платья берем! Оба!
Еще пригодился палантин из куницы, который Павочка всю жизнь тщательно выдавала за соболя, местами потертый, залоснившийся, тусклый и давно отслуживший свой срок, но все-таки издалека он смотрелся вполне сносно, в связи с чем и был положен в пока еще пустой «каннский» чемодан. По поводу сумочек разгорелся мелкий спор. Павочка принесла на выбор штук десять: побольше, поменьше, настоящей кожи, дерматиновые, тканевые — на любой вкус.
— Ты их всю жизнь собирала? — Лида стала их перебирать, примеривая каждую перед зеркалом. — Куда так много-то? Прямо как в музее, я все и не помню. И ты каждую выводила в люди?
— А как же, я их обожаю! Сумку выбросить — что зуб вырвать! Пусть даже сломанная или старая, неважно. Стоят себе на полке в шифоньере, а я как открою дверцу, как взгляну на них, так душа медом обливается. Я вот эту бы предложила первым делом, она и в пир, и в мир, и в добрые люди, — Пава выцепила из сумочной кучи одну блестящую и горящую, словно отлитую из золотого самородка.