Павочка была в восторге, слушала всегда внимательно и серьезно, словно впитывала очень важную информацию, прямо жизненно необходимую, часто задавала наводящие или уточняющие вопросы, чтобы получить всю картину закулисного быта целиком, а не довольствоваться обрывками. Когда речь, скажем, шла о костюме, который приобрела супруга одного известного певца, она уточняла фасон и обязательно цвет, а получив ответ, подпирала пухленькой ручкой подбородок, прикрывала глаза и, мысленно увидев эту даму, произносила: да, неплохо, ей такое идет, хотя оттенок-то лучше в сиреневость, а не в лиловость, что, в общем-то, было одним и тем же цветом. Точно так же она представляла себе новую высокохудожественную картину, которую кто-то из великих композиторов повесил у себя в спальне (примерки в основном проходили в спальнях, около шкафов с зеркалом): красиво, одобряла она, цветы, акварель, нежные тона, успокаивает, приятно для сна, а все вот эти современные абстрактные выверты я не люблю, под такое не заснешь. Или рисовала себе в воображении чью-то новую жену, которую надо было срочно приодеть, для чего и вызывались близняшки. Жгучая брюнетка, говорите? Большие глаза? Еврейка, наверное. А не картавит? Нет? Странно. Наверное, в детстве с логопедом занималась, чтобы скрыть пятый пункт. А больше всего Павочку поразило, как один широко известный артист, заслуженный, между прочим, и игравший в основном волевых и непотопляемых разведчиков и милиционеров, в быту оказался полной противоположностью своих бравых героев. Лысоватый, в маленькой зеленой вязаной домашней шапочке, он был одет в рубашку с коротким рукавом, по которой струной проходил широченный галстук с большим узлом, заправленный в трусы. Брюки были ниже. «У меня глаза выпали», — честно призналась Катарина. Или Каролина.
Всеми этими новостями Пава питалась с такой же страстью и пылом, как вурдалак питается кровью, и трепетала всякий раз перед приходом близняшек в надежде на новую порцию вкусненького.
В общем, услугами Каролины с Катариной так или иначе пользовались все. Но Кате они нравились иначе — не как спекулянтки, а чисто внешне, по-человечески, своей смелостью, необычностью и яркостью, умноженной на два. Она даже попросила отстричь ей челку как у них, по самые ресницы, даже по самый зрачок, как можно ниже, и училась смотреть как настоящие женщины — одновременно дерзко, томно и чуть-чуть свысока. Тренировалась она и в школе, а как же, самый возраст для тренировок был — тринадцать лет.