А пока он стоял, подтянутый, в облачении бывалого туриста, с внушительным рюкзаком за спиной, и за поблескивающими стеклами очков светились улыбкой глаза еще молодого, но уже многое повидавшего и знающего жизнь человека.
Третий вагон, второе место, средняя и верхняя полки «обычного скорого» Шанхай — Чунцин. Соседи — пожилые китайцы. Спокойные, неназойливые и, самое главное, почти некурящие: это ныне в Китае большая редкость. На обосновавшегося в их купе иностранца реагируют вяло. То ли по натуре не слишком любопытны, то ли им рекомендовано не задавать лишних вопросов, но я от избытка внимания не страдаю. Даже немного непривычно.
Весь день едем по пров. Чжэцзян. До самого горизонта зеленеют изрезанные межами поля, желтыми волнами колышется под ветром цветущий рапс. Поезд делает множество остановок, которые, однако, не кажутся еще утомительными. На каждой станции шумная толпа пассажиров выплескивается на перрон, устремляется к киоскам и лоткам, дышит, бурлит, волнуется, обрастает пакетами фруктов, печенья, яиц, треугольниками знаменитых цзянсийских цзунцзы — упакованных в тростниковые листья пирамидок сладкого риса с салом и различными приправами — и, наконец, удовлетворенная, растекается по вагонам, тут же шумно, с вдохновением оприходуя аппетитную снедь.
Мы обедаем в полупустом вагоне-ресторане, за чистыми белыми скатертями. Меню обговорено заранее, здесь постарался Ли Мао. Основной поток обедающих, в массе своей удовлетворяющихся одним-двумя незатейливыми и недорогими блюдами, уже схлынул. За соседними столиками, заставленными дымящимися тарелками, восседают в основном важные, облаченные в синие форменки китайцы, всем своим видом демонстрирующие принадлежность к клану ганьбу — чиновников. Поданная нам говядина своей остротой не оставляет никаких сомнений в том, что бригада поезда сформирована в Сычуани. Только тамошняя кухня считает лук и перец главными исхолными материалами для кулинарного творчества.
Утро следующего дня не столь восхитительно, как накануне. Небо затянуто тучами, и ландшафт уже не ласкает взора приятными зеленовато-желтыми тонами, а притягивает к себе суровой прозой нелегкого крестьянского труда. Мы уже в Хунани — одной из зерновых житниц Китая. Повсеместно идет пахота. Понуро бредут по вязкой, раскисшей земле, волоча за собой примитивную соху, волы. Равномерно взлетают над головами крестьян, чьи фигурки отчетливо синеют на грязно-коричневом фоне распухших от дождя полей, тяжелые мотыги. Ночью к составу прицепили паровоз, и теперь он обволакивает вагоны и цепляющиеся за насыпь редкие деревья густыми клубами дыма.