— Должно быть, скоро река?
— Близко очень большая река Руву.
— Веди к ней самой короткой дорогой.
— Но там нет людей и интересных вещей.
— Ну хорошо. Веди куда хочешь, лишь бы что-нибудь отыскать. Валугуру курят табак?
— А как же, и даже очень много.
— Значит, у них есть специальные трубки для табака?
— А бвана мкубва курит?
— Нет.
— Так зачем же тебе трубки?
— Хочу показать белым людям в Улая, какие чудесные вещи могут делать валугуру. Понимаешь?
— Ндио, бвана.
— А гитары у вас есть?
— Что это такое?
Как ему объяснить? Я беру блокнот и делаю набросок. Дикомено смотрит из-за моего плеча. Видимо, больше всего ему импонируют мои способности художника, которыми я абсолютно не обладаю.
— Бвана мкубва большой мастер! Я бы никогда не сумел нарисовать такую маримбу[4]. Нет, здесь таких нет. Но я видел их у людей из племени вахехе. Иногда они приносят их с собой.
Опять под ногой отвратительная гусеница толщиной по меньшей мере с палец и длиной сантиметров двадцать. Я едва ее не раздавил. Изгибаясь и перебирая своими многочисленными ножками, она преграждает мне дорогу. Нигде до сих пор я не встречал такой массы гусениц.
Мы все еще идем по лесу. Пейзаж почти не меняется, и поэтому каждая, даже самая несущественная деталь, привлекающая внимание своей новизной, радует глаз, вливает новые силы, нарушая томительное однообразие окружающего мира. Вот и сейчас сухая желтизна сменяется вдруг сочной пушистой зеленью травы. Мы находимся уже поблизости от реки.
— Как пойдем? Через деревню или прямо к переправе?
— А здесь есть переправа? Может быть, даже лодка?
— Ндио, бвана, есть и лодка.
Сердце мое забилось сильнее. Я прибавил шагу и уже почти бегу. Радостное предчувствие гонит меня вперед. Вытирая пот со лба, я останавливаюсь у обрывистого берега. Оглядываюсь по сторонам. Где же лодка? Какая она? Обычная, выдолбленная из дерева, а может быть, каяк из коры или звериных шкур? И та и другая представляют теперь музейную редкость.
Но я не вижу ничего.
На песчаной дюне присел на корточки тощий старик и моет горшок. Кусок выделанной под замшу черной от грязи кожи составляет его единственное одеяние. Он делает вид, что не замечает нас.
Знойная тишина замерла среди неподвижной листвы, и лишь серебристые струйки воды, наталкиваясь на камыши, издают едва уловимый, но отчетливо слышимый в эту минуту шелест. Несколько фиолетовых стрекоз кружат над коровьим навозом, значит, этим бродом ходит обычно местный скот.
— Где же лодка? — спрашиваю я Дикомено.
Мой проводник в свою очередь обращается к старику:
— Машуа ико вапи? (Где лодка?)