Вечер. Луна освещает двор гарема. Посреди двора танцуют <и поют две группы африканцев. Маэстро с гитарой в руке и погремушкой на пальце бегает вдоль рядов танцующих, выкрикивая какие-то куплеты. Иногда он останавливается и прислушивается, проверяя таким образом дисциплину в подчиненной ему группе. Время от времени какой-нибудь солист выскакивает вперед и выкрикивает остроты. Ему вторит хоровой смех.
Танцы васукума несложны. Юноши подрагивают плечами таким образом, чтобы находящиеся в свободном положении руки производили впечатление безвольно повисших плетей. В противоположность этим очень быстрым, но мало эстетичным движениям танцующих девушки, которые шеренгой стоят перед юношами, выполняют незамысловатые, но в высшей степени пластичные движения кистями рук с одновременным полуприседанием. Самое неприятное в этих танцах — пронзительный свист обычных европейских свистков, заглушающих в общем приятную напевную мелодию танца. Каждый из танцующих считает делом своей чести свистнуть как можно сильнее. По всей вероятности, те же самые танцы раньше, когда их не портил свист, были гораздо эстетичнее.
Ночь я провел в палатке, так как несметные полчища клопов и блох вынудили меня покинуть дворец короля. Это было что-то невообразимое! В первый момент я решил, что подвергся нападению муравьев, и только потом, как следует протерев глаза, сообразил, в чем дело.
Меня разбудили чьи-то голоса. Ссорились несколько мужчин. Я прислушался, пытаясь что-либо понять, но это оказалось невозможно. Язык сукума отличается от суахили. Я высунулся из палатки. Разговор тотчас же прекратился. Маджабери склонился передо мной, а его приближенные захлопали в ладоши. Я понял, что король изливал свой гнев на подчиненных за то, что я провел ночь в палатке. Он не в состоянии понять причину, которая вынудила меня покинуть его гостеприимный дом, и чувствует себя оскорбленным.
Но вот из-за кактусовой изгороди неожиданно появляется процессия. Впереди мальчик-подросток несет огромный рог буйвола — символ священной магии колдуна. Рог этот доверху наполнен целебными средствами от всех болезней. Здесь и кусочек тела злой колдуньи, и щепка дерева, растущего на могиле самоубийцы, и клочок уха щенка, издохшего до момента прозрения, и волос из гривы живого льва (хотел бы я увидеть смельчака, который сумел его вырвать'), и горсть земли из гнезда термитов, над которыми повисла радуга после дождя.
Вслед за подростком идет второй, чуть постарше. На плече у него покоится раструб трехметровой деревянной трубы. Последним шествует сам колдун, обвешанный с ног до головы амулетами и разнокалиберными перьями. Щеки его раздуты, а лицо приобрело фиолетовый оттенок от усилий, с которыми он дует в свою иерихонскую трубу. За почтенной процессией тянется обычная толпа зевак, ничуть не отличающаяся от той, которая сопровождает оркестр, шествующий по улицам Варшавы.