На следующий день после визита следователя меня из вип-палаты одиночки выселили и сняли пост охраны. Из травмы перевели в терапию, и теперь я лежал в большой шумной компании молодых парней. Трое из пяти были симулянтами и бойко делились друг с другом опытом, как надо дурить врачей. Больше всего меня впечатлил ленинградец Саша Васильев, регулярно глотающий крохотные кусочки карбида кальция, чтобы получить язву желудка и комиссоваться. Со мной эти ребята практически не контачили. Видимо моя уродливая физиономия на раз отбивала желание пообщаться. Да и мне не хотелось особо с ними разговаривать. Слушать их наивные разговоры было смешно. Я был уверен, что лечащий врач видит насквозь их ухищрения, но вынужден соблюдать процедуру освидетельствования. Двое других парней, болеющих по-настоящему, уже были комиссованы и должны были через день другой уехать домой. За две недели мои соседи несколько раз менялись, но тяжелых больных к счастью в нашу палату не направляли.
Как ни странно, но следователь ко мне так и не приходил до момента выписки из стационара. Видимо, все вопросы решились без моего участия. Тринадцатого августа я вышел из здания госпиталя и пошагал в сторону автобусной остановки. В кармане гимнастерки лежало пятьдесят рублей и проездные документы.
Люде я так и не написал. Даже не знаю почему. Для себя я все же нашел объяснение, якобы не хочу портить жизнь любимой девушки, своей изуродованной физиономией. Но, наверно, имелась и другая скрытая причина, в которой не хотелось признаваться самому себе. Уверен, Люда приняла бы меня и в таком виде, но вот не решился и все дела, не хотелось портить жизнь любимому человеку.
Волосы на голове немного подросли, а зеленку, которой медсестры от души мазали заживающие швы, удалось отмыть в душе. Но шрам и кривой приплюснутый нос никуда не делись так, что внимание граждан на улицах мне было обеспечено. Да и не только граждан, пока добирался до Московского вокзала, два раза останавливал военный патруль им, понимаешь, было интересно, откуда и куда попадает такой «красивый» солдатик. Тем более, у меня даже чемодана не имелось, и шел я налегке. После аварии тот со всеми немногими вещами и дембельским альбомом исчез в неизвестном направлении. Не исключено, что остался валяться в той канаве, куда нашу буханку выкинуло с дороги. Я особо не расстроился потерей, вернее, вообще не расстроился, тем более что каптенармус в госпитале подобрал мне слегка поношенную, бэушную пш, старого образца.
Надо сказать, отвык я от улиц, заполненных людьми. В последние годы жизни прошедшие на калифорнийском побережье я редко выбирался в большой город. А сейчас ясным солнечным днем навстречу шли сотни людей, разных, молодых старых, но в большинстве своем улыбающихся и довольных жизнью. Им до меня не было никакого дела, собственно, как и мне до них. Особенно это было заметно на эскалаторе в метро, где, спускаясь, невольно вглядываешься в лица поднимающихся наверх людей и понимаешь, что больше никогда их не увидишь.