Таня, бледная до синевы, совершенно раздавленная, силилась сказать что-то, но слова не шли у нее с языка. Казалось, она вот-вот не удержится на краешке дивана и рухнет на пол, туда, где рассыпанные по ковру лежали ее рисунки. Образы несостоявшейся жизни.
Синан понял, что пора брать ситуацию в свои руки.
– Я прошу вас уйти, – сурово обратился он к Алине. – Вы… – он покосился на Таню и понял, что не стоит при ней называть Алину всеми теми словами, которые так и рвались с языка. – Вашей матери тяжело все это слушать. Уходите. Могу вас заверить, никаких прав на вас она заявлять в суде не будет.
Алина поднялась на ноги и независимо дернула плечом.
– Чего ради тогда было все это начинать? Не понимаю.
– И не поймете, боюсь. Пойдемте.
Синан взял ее за локоть и едва не силой повел к выходу из комнаты.
– Надеюсь, однажды вам станет очень стыдно за то, как вы сейчас себя повели, – сказал он ей на прощание. – Это будет означать, что вы выросли не окончательно пропащим человеком. Уходите. И не беспокойте больше ни моего сына, ни жену.
– Жену? – фыркнула Алина. – Вы что, действительно собираетесь жениться на этой нищей эмигрантке?
– Не твое дело, соплячка, – отрезал Синан и захлопнул перед ней дверь.
А сам бросился обратно в гостиную. И к своему удивлению увидел, что Таня уже не одна. Рядом с ней был Барклай. Мальчишка обнимал Таню, совершенно раздавленную, убитую недавней сценой. Обнимал, гладил по волосам и бормотал смущенно:
– Ну что ты. Не мучай себя так, умоляю тебя.
И Синан, всю жизнь стыдившийся публичного проявления чувств, удивляясь самому себя, подсел к Тане с другой стороны, тоже обнял.
– Я не нужна ей… – прошептала Таня, будто бы слегка отогреваясь, приходя в себя от их с сыном близости. – Я столько лет искала ее, а оказалась не нужна. Я и подумать не могла, что так будет. Всегда мечтала только о том, как мы встретимся, и у меня снова будет семья… Все погибло. Все…
– Не все! – с юношеской горячностью возразил Барклай, упрямо мотая темноволосой головой.
И Синан поддержал его.
– Та-неч-ка, я понимаю, как тебе больно. Но держись, пожалуйста, умоляю. Держись…
– Ради чего? – вскинула на него залитые слезами глаза Таня. – Ради семьи, которой у меня никогда не будет?
– Как это не будет? – нахмурился Синан. – А мы?
– Вот именно! – выпалил Барклай. – Теперь мы твоя семья! Если ты, конечно, не возражаешь.
Слова мальчишки, казалось, надломили что-то, совершили чудо. Как будто солнце выглянуло сквозь сгустившиеся на небе тучи, прогнало бурю и пригрело землю в своих лучах. Это улыбнулась сквозь слезы Таня. Улыбнулась, притянула ближе их головы, взъерошивая одинаковые непослушные и жесткие пряди. И произнесла еще слабым после рыданий голосом, но очень твердо: