- Не берет!.. Совсем не берет, как отрезало... Ни на червя, ни на хлеб, ни на овес... ни на что... Не хочет! Черви-то какие!.. Полюбуйтесь, милый мой, черви-то какие!.. Сам бы съел живьем, а она - нуль внимания...
В стороне идет черный паром; на пароме бабы - красные, синие, желтые. Слышно, как они поют хором то тягуче, то часто:
Была я у матушки первая дочка,
Стала меня матушка замуж выдавати,
Дала за мной матушка:
Десять быков, десять козлов,
Девять быков, десять козлов,
Семь быков, семь козлов,
Шесть быков, шесть козлов,
Четыре быка, четыре козла,
Три быка, три козла,
Два быка, два козла...
Одного-о быка, одного-о козла...
Звуки визгливые, как ржавое железо, страшные и старые, точно идут из-за тысячи верст тысячи лет... Жарко... так жарко, что в груди крупно и часто стучит сердце и боль в боку стала широкой и тупой.
Языка нельзя повернуть во рту. Хочется пить. Он хочет сказать это, но не может и стонет. Перед глазами плавно вращаются зеленые, красные, синие круги, и кажется, что это не круги, а колеса поезда, что колеса эти пробегают куда-то мимо, одно за другим, и бьют его тупыми осями в виски... И голове больно...
Вьется какая-то тропинка в лесу по просеке. Среди зелени чернеют пеньки, точно кто разложил в молодняке цилиндры. Поют осы над ежевикой, а на опушке стоят дубы без листьев с таким странным переплетом ветвей, точно сотни рук заломили в пляске... И они пляшут. Они движутся на тонких корнях и кружатся, они сходятся и расходятся по просеке, они пляшут и качают в такт головами... Все быстрей и быстрей... Сплетаются руками... Мчатся куда-то, становится светло и зелено... Вдруг опять приходят, кружатся и шумно подпрыгивают, и видно, какие на их руках тонкие черные пальцы... точно черви... Кто-то поет далеко и тонко... Баржу тянут? Нет, это осы над ежевикой. Жарко. Он смотрит на солнце - высоко... И странно, что в лесу совсем нет тени, и воздух такой желто-золотистый... Он вспоминает, он знает: земля попала в хвост кометы, оттого так и жарко и такой воздух. И он видит эту комету: кругом черно, а она мчится, кровавая, яркая, точно чей-то огромный испуганный глаз, налитый кровью, и пышет от нее жаром. Он стонет... Что-то заколыхалось около, серое и большое... Это сиделка с чулком... И вода... и стакан ляскает по зубам так звонко... и капли текут по щеке, а он не может подняться.
II
Утро или вечер?..
Сквозь шторы полосками ползет жидкий серый свет. На прежнем месте в кресле сиделка. От Большой Медведицы мух осталось только четыре в виде трапеции.
Лаврентий Лукич не в силах припомнить: что-то случилось радостное и новое, что-то такое блестящее, как меч, и пополам, как меч, рассекшее жизнь.