Во-первых, царские власти в период реакции стремились поставить в одинаковые условия политических и уголовных, превратить политзаключенных, особенно большевиков, в обычных уголовных преступников. Этого партия не могла допустить. Честь и достоинство революционера мы обязаны были нести высоко в любых условиях.
А во-вторых, тюрьма для революционера всегда была школой. Здесь воспитывались мужество, воля, стойкость — те качества старой ленинской гвардии, которые исчерпывающе объемлет точное и емкое звание: «твердокаменный большевик». И стычки с тюремным начальством, мелкие и крупные, важные и второстепенные, воспитывали нас, приучали к борьбе, к солидарности и взаимной помощи в самые трудные минуты. У нас действовал святой, нерушимый закон: «Один — за всех, все — за одного». Это, и только это давало нам возможность выдержать, не согнуться, выйти на волю закаленными, готовыми к еще более трудной и опасной борьбе… Возобновились мои прогулки с «персональным» часовым. Солдат было трое, они сменялись ежедневно. У меня наметился дружелюбный контакт с одним из них, молоденьким первогодком. Мы с ним разговаривали, темы постепенно становились разнообразнее. Я старался выяснить, как он смотрит на ту работу, что ему приходится выполнять.
— Ведь солдат для чего призван? — втолковывал я ему. — Чтобы Россию защищать, коль на нее нападут. А ты что делаешь? Своего брата сторожишь?
— Так то ты про врага внешнего, — неуверенно возражал солдатик. — А есть еще враг внутренний, нам ротный про него на словесности все обсказывает — энти, как их, социлисты…
— Эх ты, «социлисты»! — говорил я. — А почему социалисты — твои враги, а? Знаешь? — и объяснял, что его ротному социалисты действительно враги, а ему, деревенскому Ваньке, друзья.
Паренек понимал туго, но постепенно входил во вкус наших «политбесед». Налаживались у нас и личные отношения. Однажды мой конвоир предложил поменяться поясами: ему очень понравился мой. Я, конечно, согласился.
Результат оказался неожиданным: со следующего дня вместо солдат меня стали охранять наемные стражники. Один из стражников был постарше, лет сорока. Мне показалось, что его расшевелить легче, чем остальных.
Долгое время в ответ на мой вопрос, почему заменили воинский караул, он отмалчивался, но потом все-таки не выдержал.
— За то, что солдаты с тобой разговаривали. Того, что ремень тебе отдал, на гауптвахту посадили. А нам с тобой разговаривать строго-настрого запрещено. Я тебе прямо говорю: не приставай ко мне, а то я службы решусь, а у меня семья мал-мала меньше…