Болезнь Мишиного отца была ударом не только для Гузаковых, но и для всей нашей организации: Василий Иванович не был партийцем, однако умело помогал нам, снабжая ценной информацией и продовольствием.
Я понял, что теперь Миша может задержаться. Это грозило ему серьезной опасностью. Меня охватила тревога за друга. Я решил, не теряя ни минуты, тоже идти в Сим. Мне предстояло преодолеть пешком более сорока пяти верст. Двигаться напрямик целинной тайгою очень тяжело. Я выбрал путь по Трамшацкому тракту — хотя по нему идти днем я не мог, опасаясь людей, все же эта дорога сберегала мне и силы и время.
Я старался быть как можно осторожней. Прошло двое суток. На третьи я продолжил путь, едва только начало светать, рассчитывая войти в Сим в сумерки.
Напряженно приглядываясь и прислушиваясь, шагал я обочиной дороги, готовый скрыться в чаще при первом скрипе телеги или звуке шагов.
Вдруг издалека донесся дробный цокот лошадиных копыт. Поминутно топот становился явственней, приближался. Кто-то мчался по тракту бешеным карьером.
Я притаился в придорожных кустах. Кого несет в такую рань?!
Конь летел во весь опор. К самой холке пригнулся всадник. Я всмотрелся… Миша?! Да, Миша!
Радостный, я выскочил на дорогу.
— Мишка! — рявкнул я во всю глотку и бросился к Другу.
Он сразу узнал мой голос и так круто осадил коня, что тот взвился на дыбы.
Михаил без улыбки взглянул на меня, и мне показалось, что у него на глазах слезы.
— Садись ко мне, — прерывисто дыша, выговорил он. — Поедем. Конь вынесет.
Я вскочил на круп коня позади Михаила и уцепился за его плечи.
— Как дела? — спросил я.
— Потом расскажу…
Миша ударил коня каблуками, и мы поскакали.
Я старался убедить себя, что слезы из глаз друга выжал резкий ветер, бивший ему в лицо. Но, видно, это было не так. Крепко обнимая Мишу, я чувствовал, что он порою вздрагивает.
Днем ехать по тракту было невозможно, и, спешившись, мы свернули с дороги в лес, чтобы дождаться вечера. Молча ведя в поводу коня, Миша, как-то отчаянно продираясь сквозь кусты и ветки деревьев, все дальше и дальше углублялся в гущу леса. Я старался не отставать.
Вот он остановился, привязал коня и, бросившись наземь, замер…
Никогда я не думал, что увижу Мишу таким. Мне было горько и больно за друга. Но чем тут поможешь?! Любые слова казались пустыми и ненужными. Я стоял возле Миши и молча ждал, пока он успокоится.
Наконец он приподнялся и сел.
Я почувствовал, что не могу не сказать хоть что-нибудь. И, к собственному смущению, произнес обычную в таких случаях, донельзя избитую фразу: мол, ничего не поделаешь, все там будем рано или поздно.