— Этот рейс в Кобыляки? А вы там хоть взвешиваете, что привозите?
— Да зачем же, Павел, взвешивать теперь? Зиму ведь пережили. Бояться, что кормов не хватит, сейчас не надо, а до следующего года этот силос не прибережешь.
— Ну и что ж. Все равно надо взвешивать, — уверенно держался своего Павел Клыковский.
Когда машина, выше бортов нагруженная пахучим силосом, поехала в Кобыляки, дядька Павел, показав на далекие стога в поле, возле которых сновали люди (видимо, глыбочанцы), сказал:
— А Валентин, бригадир наш, уже чуть не поджег их. Уже спичку поднес, уже затрещала было солома. Едва затоптал я тот огонь. «Сынок, говорю, а зачем это — жечь?» — «Так мы же, дед, скоро новой нажнем, — отвечает бригадир. — А эти стога и сеять нам мешают, и глаза только мозолят. Пусти!» А я не пустил: «Нехай себе, говорю, и мозолят, но не дам. Может, кому и понадобится. Вон как люди без этой соломы бедствуют». Вот и понадобилась… Пускай и не нам, пускай чужим людям. Хотя если вдуматься, то и они нам не чужие…
Дядька Павел помолчал, снова передвинул свою зимнюю, видавшую виды шапку и, будто что-то вспомнив, рассуждал дальше:
— Жечь солому, оно легко — это же не костер мокрой осенью в лесу или в поле раскладывать: только поднес спичку — и уже горит. Вон в Браздечине даже сорок тонн льна спалили. Говорят, из всех соседних деревень, звеня ведрами, испуганные люди бежали — думали, Браздечино горит. Даже пожарные из города примчались. Вот им тоже тот лен, который сами погноили, наверно, глаза мозолил. А председатель, говорят, даже сам такие приказы давал шоферам, которые возили лен, — мол, если не примут, скоренько где-нибудь по дороге у обочины сбрось, подожги и, пока не разгорелось, быстро удирай налегке — чтоб не узнали, чья машина была.
Я тоже слышал про эту браздечинскую бесхозяйственность. Сколько тогда по обочинам дорог, с легкой руки председателя колхоза, горело таких ярких костров!
Миновав ров, по твердой и утоптанной тропинке, которая, как кажется сегодня, излишне петляет (а тогда, в самую грязь, это петляние было вынужденным — тропинка искала место посуше), вхожу в деревню. Вокруг, радостно отогреваясь после холодноватой ночи, уставившись на солнце и утро, желто тешатся весной одуванчики. Раскрывшись, как только можно раскрыться, они, казалось, даже отрываются от земли, — наверное, чтоб поближе быть к солнцу. А как только день повернет с полудня — поутихнут краски и эти круглые желтые зонтики свернутся в зеленые клювики, откуда как-то совсем по-птичьи будут испуганно выглядывать только небольшие желтоватые чубчики.