Разговорились. Выяснилось, что это — бабка Пёкла, мать Куляя, председательского шофера.
— Ага, все коров повели, — сразу поддержала она разговор. — Правда, поздно выгоняем. А чего же спешить — кормов у всех хватает. Это же раньше говорили, что до Юрьева дня корми всякого дурня, а после уже — как хочешь. А я же, не говорите, помню, как на Юрья жито уже было в пуках. Вот как.
Бабка Пёкла охотно отвечала на мои вопросы:
— Ага, это наш анибалевский клуб. Теперь закрытый. А на субботу и воскресенье столько мальцов и девок приезжает из города, что даже в клубе не помещаются. Ага, наших колхозников, дети. Поют, скачут до утра. По-всякому скачут: и по-новому, и по-старому. А к понедельнику все разъезжаются. А вот свадьбы, не говорите, я и не припомню, когда у нас справляли.
Вспомнилось, как кто-то в конторе еще осенью, когда зашел разговор о том, что нет молодежи, сказал:
— Как это нет? Вон на выходные дни как по-съезжается наша молодежь, так аж заборы трещат. В Анибалеве трещат — в Андреевщине слышно, в Андреевщине целуются — в Кобыляках эхо стоит…
Бабка Куляиха рассказывала дальше:
— Ага, эти дома колхозные. Колхоз построил, а нам председатель дал. Вот тут шофер Чайковский живет. А через улицу — бригадир. Вон как раз и бригадириха сюда идет. Она родила, так теперь не работает — дитя пока что растить надо.
Молодая женщина, аккуратно прикрыв сени белого, словно кусок сахара, домика, бережно держа на руках ребенка, осторожно перешла улицу и села возле нас на лавочку.
— Ага, а у нас в хате стоят люди из Ушачского района. У них, говорят, плохо. Солому берут. Идут на поле утром, а приходят поздно уже. А то еще придут, умоются, пол-литра разопьют, да на танцы в клуб нечистая их понесет. Так я уже и не слышу потом, когда они возвращаются.
Ребенок закапризничал, заплакал — не дал бригадирше посидеть с нами. Женщина, как и перед этим, осторожно перешла улицу и скрылась в том же беленьком, как кусок сахара, домике.
— Ага, с дровами у нас, не говорите, трудно. Лесу-то нет. А эти вот прутики вон из той Хасмановой рощи. Это еще тот председатель память о себе оставил. Там наше кладбище как раз. Ну, и каждый возле могилки хоть какое дерево да посадит. Так, понимаешь, ветер от того кладбища начал разносить по полю семена березок, ольхи. Зарастать стало поле. Хасман и говорит: «Не трогайте, пусть растет: у нас свой лес будет». И правда — вот теперь если какая оглобля к телеге нужна или грабелище, то уже не надо далеко ехать — все идут в Хасманову рощу. А то и какой воз дров председатель даст нарубить тому, кто хорошо работает…