Небо было печальное. И потому долго смотреть в него не хотелось.
Я сел и, забывшись, провел рукой по голой голове — будто пробовал зачесать чуб. И когда почувствовал, как ершисто и щекотливо пружинят под ладонью кончики волос, ко мне снова вернулась горькая обида, что успела уже было немного поутихнуть. Еще вчера у меня, как и у всех хлопцев нашего класса, был хороший чуб. Сколько мне приходилось его приглаживать, смачивать водой, завязывать на ночь косынкой, чтоб приучить хорошо лежать волосы. И уже, кажется, удалось это сделать: если не считать нескольких вихров, что торчали в разные стороны, чуб лежал неплохо — правда, не совсем вверх, немного набок, но все равно лучше, чем у Клецки. Может, оно и было бы все хорошо, если б не этот Клецка да еще не учительница математики Алена Петровна, которую мы, ученики, зовем Буслихою[1]. Буслиха пришла вчера в класс почему-то не в настроении, шумно потянула воздух своим длинным, почти всегда простуженным носом и удивленно, точно впервые увидела нас, сказала:
— Ого, как у вас в классе кавалерами запахло. Чубы поотрастили, хоть ты не в школу, а на танцы иди. А может, и правда я попала на вечеринку, а не в шестой класс? Ну, посмотрим, как кавалеры «дважды два» знают. Давай, Федя, реши мне вот эту задачу.
Клецка учился очень плохо и, понятно, решить задачу не смог. Он стоял около доски, растерянно крутил головою с непослушным чубом на ней и только глуповато улыбался.
— Ну, что, Федя, — издевалась Буслиха, — чуб-то у тебя вон какой, с таким чубом можно смело на огород ставить — ни одна птица не только рядом не сядет, но и близко не пролетит. Вот если бы к этому чубу да еще и голову…
Все это кончилось тем, что всех нас, хлопцев, Буслиха выгнала с урока — чтоб подстриглись — и решала задачи с одними девчонками. У Алены Петровны это случалось нередко: то ей не нравимся мы; то вдруг не понравятся прически у девчат, и тогда она выгоняет их, а ведет урок только с нами, хлопцами.
Стричься мы особенно не спешили. Урок математики был последний, и поэтому мы слонялись около класса, под окнами, пробовали даже курить за углом, надеясь как-нибудь протянуть время до звонка. «А завтра все забудется», — наивно думали мы.
Но назавтра с первого же урока нас позвали в учительскую. Андрей Иванович, завуч школы, все время тыльной стороной ладони поправляя очки, бушевал:
— Кавалеры, слышишь ли, мне нашлись! Танцоры! Да на ваши чубы глядеть, слышишь ли, страшно. Вороньи гнезда на головах, а не чубы!
И пока Чуешь[2] кричал, говорил с нами как «мужчина с мужчинами», директор школы, Павлина Романовна, глядела на нас и все сдерживалась, чтобы не засмеяться.